Евгений Сухов - Волчья каторга

— Так, парализована, — посмотрел на Ивана Федоровича начальник сыскного отделения.

— Да не может того быть, — растерянно промолвил Воловцов. — Правой рукой он бьет, левой душит. И происходит это почти одновременно. Может, ошибка какая?

— Может, и ошибка, — согласился Владимир Иванович. — А может, это ошибся ты…

— Да не мог я ошибиться! — возмутился Иван Федорович. — Когда я служил еще простым судебным следователем у окружного прокурора Рязанской губернии, я вел дело этого Полянского. Он убил вот таким же одним ударом кастета с шипом уездного исправника Полубатько. И точно так же придушил, чтобы тот не шумел своим предсмертным хрипом. А потом со своей полюбовницей они закопали труп на задах ее огорода. Убил он исправника из мести, поскольку этот Полубатько засадил его в арестантское отделение за кражу лошади. Как мне тогда показалось, у исправника была личная ненависть к Полянскому, и сел Полянский по сфабрикованному этим Полубатько делу. Полюбовницу они одну не поделили. Вдову солдатскую. Кажется, Шурой ее звали…

— Так это когда было-то? — положил на стол папку Лебедев, искоса поглядывая на судебного следователя.

— Давно-о, — убито протянул Воловцов.

— То-то и оно, что давно. За столько лет рука у твоего Полянского разве не могла отсохнуть? — резонно спросил Владимир Иванович. — На каторге, брат, жизнь далеко не сахар… Поверь!

Иван Федорович замолчал. Вся его версия, казалось, незыблемая, как Уральские горы, и единственно верная, рассыпалась, как карточный домик, из основания которого разом выдернули несколько карт.

— Погоди, а ты что, лично знал этого Полянского? — вдруг задал вопрос Лебедев.

— Конечно же, знал, — ответил Воловцов. — Я же с него допросы снимал…

— Ну, тогда тебе надо просто на него поглядеть и сказать, он это или не он, — произнес начальник московского сыска, и в его глазах запрыгали смешливые искорки.

— То есть? — не понял Иван Федорович.

— Тебе надо просто посмотреть на этого Сухорукова и убедиться: во-первых, что у него не парализована левая рука, а во-вторых, что Сухорукий этот и есть твой Георгий Полянский…

— Шутишь? — недоверчиво глянул на начальника московского сыска судебный следователь.

— Ничуть, — ответил Владимир Иванович. — Есть у меня один человечек, который кого хочешь в Москве найдет. Тем более, когда о разыскиваемом почти все известно, включая имя, кликуху, масть и приметы. Конечно, чтобы показать его тебе, понадобится какое-то время, — добавил сыщик. — Но ты ведь потерпишь, верно?

— Верно, — ответил Воловцов, лихорадочно соображая, что это такое задумал Лебедев. — Я потерплю. А сколько терпеть?

— Несколько дней, — сказал Владимир Иванович. — Да ты не беспокойся. Как все будет подготовлено, мы тебя известим…

Человечек, о котором говорил начальник сыскного отделения Москвы Лебедев, был столь неприметен, что, даже обратив на него внимание, нельзя было потом вспомнить, какое у него лицо, цвет глаз, нос и волосы. Не говоря уже о росте… Все было до того усредненным, что никак не хотелось запоминаться. Кроме того, на нем было надето в первый день розыска Сухорукого желтое пальто, на второй день коричневый плащ, а на третий — замасленная тужурка фабричного мастерового. И спроси кого-либо, что представляет собой этот господин, то видевшие его в первый день ответят так: «это был господин в желтом пальто». Те, кто видел его в день второй, скажут, что это «человек, одетый в коричневый плащ». Ну, а те, кому он попался навстречу в третий день, ответят, что это «мужик в видавшей виды тужурке». Никому и в голову не придет, что это один и тот же господин, только в разных одеяниях, поскольку внешность его никто и не запомнит. Ведь все внимание было обращено на пальто, плащ и тужурку. Даже если кто-то и посмотрел бы ему в лицо, то при вопросе о нем ответил бы примерно так:

— Ну-у, это господин ничем не примечательной наружности.

— Ну, а хоть что-то вы запомнили? — последовал бы новый вопрос. Но и на него ответ прозвучал бы весьма невразумительный:

— Лицо как лицо. Уши есть. Глаза. Нос. Ну, и рот еще имеется…

И все. Именно на этом — совершенно не запоминаемой внешности — и строился расчет, когда начальник московского сыска Лебедев выбирал для своего отделения агентов-«топтунов». А иначе — нельзя. Иначе опытный законопреступник мгновенно заметит слежку, срисует агента. И все! Такового «топтуна» надлежит отстранять от работы, по крайней мере, на время, а то и прятать в укромном месте, сохраняя ему жизнь. Ибо преступники филеров не шибко любят и все время норовят подстеречь такого в подворотне или в безлюдном тупичке и всадить финский нож в брюхо.