Игорь Шприц: Синий конверт

Сели на дорожку. Только привстали, как дверь отворилась в третий раз и вошел Павел Нестерович Путиловский, начальник группы.

Лицо у него было задумчивое и печальное. Год назад при взрыве динамитной лаборатории он потерял невесту, и с тех пор улыбка редко посещала его лицо. Гимназическое прозвище «Пьеро» — печального белого клоуна — в точности соответствовало его теперешнему душевному состоянию.

— Куда это вы собрались? — задал он совершенно естественный для начальника вопрос.

— Дровяной сарай в Парголово взорвался! — отрапортовал посыльный.

— Странные в Парголово дрова, — покачал головой Путиловский.

— Дрицерином взорвали! — обнародовал свою версию радостный посыльный.

— Иван Карлович, надо будет прочесть нижним чинам лекцию о взрывчатых веществах. Нитроглицерином, братец, нитро-гли-церином… — Путиловский взглянул в окно. Светило солнце. — А не съездить ли мне с вами? В Парголово сейчас хорошо…

Решение было спонтанным и быстрым, оттого что на душе у Павла Нестеровича царило смятение. Он только что имел разговор с княгиней Анной Урусовой.

Во французском вояже Путиловского Анна Урусова показала себя верным товарищем. Как только Путиловский сел в поезд и обнаружил ее присутствие в соседнем купе, так сразу пропали все мелкие дорожные заботы, столь тяготившие его во всяком путешествии: выбор отеля, завтрака, досуга, достопримечательностей и лечебных процедур. Все эти неприятности отважно взяла на себя маленькая княгиня.

В первую же ночь путешествия по железной дороге к Путиловскому вновь пришел кошмар — взрыв подвала и Нина, протягивающая к нему руки. Он вскочил в полной темноте, ударился головой о светильник, начал метаться по купе, не понимая, где он, весь еще в ощущении взрыва, в пыли и крови Нины… На звуки метаний приоткрылась дверь, соединяющая его купе с соседним, в желтый прямоугольник двери проскользнула маленькая гибкая фигурка княгини в пеньюаре, и страхи сразу исчезли.

Анна взбила подушку, повернув ее прохладной стороной, и уложила Путиловского в постель, заставив выпить какую-то гадкую микстуру. В купе сразу запахло валериановым корнем, аптекой. Вспомнилась покойная мама, ночами сидевшая у изголовья больного Павлика. Колеса стучали мерно и призывно, обещая весну и забвение у лазурного моря. Стук становился все тише и тише, пока не исчез… Анна продремала рядом в кресле всю оставшуюся ночь, чутко оживая при каждом резком движении Павла.

Кошмар приходил еще несколько ночей, но каждый раз рядом волшебным образом оказывалась Анна и своим молчаливым присутствием прогоняла все страшное и плохое. Днем она отсыпалась в своей постели и тоже ничем не мешала спокойному стуку колес, мельканию польских, немецких, французских деревушек за окном вагона. В голове у Путиловского не было ни одной, даже простенькой, мысли. Бездумное рассматривание в окно пробегавшего мимо пейзажа лечило лучше всяких модных профессоров.

Они не сразу поехали в Ниццу, а вначале, не заезжая в Париж, посетили Бретань. Путиловскому претили большие города, кишевшие прохожими, авто и пролетками, — все это напоминало Петербург. А Петербург для него сейчас казался самым невозможным городом в мире, возвращаться в который было равносильно приглашению на казнь.

В Бретани, в маленьком городке, чье название сразу выветрилось из памяти, они взяли два номера в небольшом семейном отеле на берегу Английского пролива и неделю провели в прогулках по кромке моря, отступавшего и наступавшего с неумолимостью миллионнолетних часов. При отливе, надев гуттаперчевые сапоги, бродили по оставшимся лужам и сачками ловили крупных прозрачных креветок.

Этих креветок, уже сваренных в соленой воде, им подавали к ужину вместе с молодым божоле прошлогоднего урожая, утренним маслом и свежевыпеченным хлебом. После ужина растапливался камин, сложенный из валунов последнего ледника. Они садились в глубокие кресла, закрывались пледами и пили: Путиловский — коньяк на донышке гигантского бокала, а Анна — шампанское. Иногда они менялись бокалами, и в этот вечер к спальням приходилось добираться чуть более извилистой дорогой.

Между спальнями была дверь, но Путиловский ее не открывал. Кошмары перестали его мучить, сон был глубоким и освежающим. Несколько часов прогулки на свежем морском воздухе делали свое дело. Однажды Путиловский даже рискнул искупаться, после чего вечерняя доза коньяка была увеличена вдвое, и только эта крайняя мера уберегла его от смертельной простуды.