Леонид Юзефович - Триумф Венеры. Знак семи звезд

При этом Роман Добрый и его коллеги не чужды были, так сказать, просвещенного патриотизма. «В то время, когда русская публика с жадностью и с большим увлечением набрасывается на чтение рассказов о таинственных похождениях заграничных сыщиков вроде Шерлока Холмса, Ната Пинкертона, Ника Картера и др., не мешало бы вспомнить о нашем русском, не менее их талантливом сыщике, оставившем о себе глубокую память среди современников», — говорится в предисловии к вышедшей в 1908 г. анонимной брошюрке с рассказами о Путилине. Теперь наряду с общечеловеческими в дело идут и национальные ценности, и Роман Добрый засылает Ивана Дмитриевича аж в Варшаву — постращать отцов-иезуитов. Их изощренное коварство, правда, не дошло до того, чтобы, как писал Моэм, обрушить на героя статую Венеры Милосской, но в изобретательности им не откажешь. Они прекрасно понимают, какие возможности таит в себе скульптура, пусть не мраморная, а отлитая из бронзы.

Рассказ называется «Поцелуй Бронзовой Девы». Сюжет таков. Юный красавец, польский граф Ржевусский, полюбил тоже графиню, но русскую, и ради нее решил перейти в православие; за это иезуиты, заманив его в свое «тайное логовище» над Вислой, приговаривают отступника к смерти. Способ казни оригинален: Ржевусский должен поцеловать в уста бронзовую статую Мадонны.

Далее события развиваются следующим образом:

«Быстрее молнии из-за колонны выскочил Путилин и одним прыжком очутился около осужденного.

— Вы спасены, вы спасены, бедный граф! Мужайтесь!

Крик ужаса огласил своды инквизиционного логовища иезуитов. Они отшатнулись, замерли, застыли. Подсвечники со звоном выпали из рук палачей. Лица… нет, это были не лица, а маски, искаженные невероятным ужасом.

Путилин быстро разрезал веревки. Граф чуть не упал в обморок.

— Ну-с, святые отцы, что вы на это скажете?

Оцепенение иезуитов еще не прошло. Это были живые статуи.

Путилин вынул два револьвера и направил их на обезумевших от страха тайных палачей святого ордена.

— Итак, во славу Божию вы желали замарать себя новой кровью невинного мученика? Браво, негодяи, это недурно!

— Кто вы? Как вы сюда попали?

— Я — Путилин, если вы о таком слышали.

— А-а-ах! — прокатилось среди иезуитов.

Молодой граф хотел поцеловать Путилину руки.

— Что вы! Что вы! — отшатнулся Путилин.

— Вы спасли меня от смерти. Но от какой? Я ничего не мог понять…

Путилин, подняв с полу длинный факел, шагнул к статуе Бронзовой Девы.

— Не ходите! Не смейте трогать! — закричал иезуит, бросаясь к нему.

— Ни с места! Или даю вам слово, что всажу в вас пулю!

Путилин нажал факелом на бронзовые уста статуи, и в ту же секунду руки Бронзовой Девы стали расходиться, и из них медленно начали выходить блестящие острые ножи-клинки. Но не только из рук появилась блестящая сталь. Из уст, из глаз, из шеи — отовсюду засверкали ножи. Объятья раскрылись, как бы готовые принять несчастную жертву, а затем быстро сомкнулись.

— Великий Боже! — простонал молодой граф.

— Вот какой поцелуй готовили вам ваши палачи…»

Можно вспомнить и другие подобные истории, в каждой из которых Иван Дмитриевич по лезвию ножа проходил на волосок от смерти, но эта его жизнь, полная захватывающих приключений, продолжалась, увы, недолго. После революции появились иные герои, а с 1923 г., когда историк Лемке выяснил, что реальный Путилин занимался и политическим сыском, выслеживая революционеров, выступать в роли борца со злом он уже не мог. Поскольку никакого другого амплуа Иван Дмитриевич не имел, на его имя постепенно легла печать забвения. Не то чтобы о нем запрещено было писать, но желающих как-то не находилось.

Я принял эстафету непосредственно от Сафонова и Романа Доброго со товарищи, хотя мой первый роман о великом сыщике был написан в 1985 г. К тому времени само его имя, утратив прежнюю нарицательность, было известно немногим. По совести говоря, я набрел на эту фигуру совершенно случайно, не подозревая, что Иван Дмитриевич останется со мной на долгие годы, что я его полюблю и не только буду вместе с ним ловить преступников, но и переживать его ссоры с женой, с которой он, может быть, никогда не ссорился, участвовать в его финансовых затруднениях и в воспитании сына Ванечки, которого, может быть, звали совсем не так. Наверное, мой Иван Дмитриевич — персонаж слегка идеализированный по сравнению с тем, каким он был в действительности, но тут уж ничего не поделаешь: мы всегда хотим сделать наших любимых лучше, чем они есть на самом деле. Это весьма распространенная, причем далеко не худшая форма насилия над жизнью, и не я первый, не я последний.