Сергей Лавров - Мултанское жертвоприношение

— Нельзя про него никому сказывать! — ворочая ухватами в печи ведерный чугунок с картошкой, отвечала она. — К нему приходят, только если беда большая случится — корову леший скроет, али человека в лесу закружит. Он ведун знающий, с лешими дружбу водит, точно. Мою корову за раз нашел.

— Как же это было, Марья? — расспрашивал ласково монах, делая Кричевскому знаки, чтобы был терпеливее. — Расскажи, как корова нашлась? Он тебе место назвал, что ли?

— Нет, не место! — уперла толстые красные руки в круглые бока бабка. — Какое тебе место в лесу? Я сама из него вовек не выйду! Велел он отвести его туда, где корова заблудилась, да и стал там разговаривать с лесом. Непонятно так стал бормотать чего-то себе под нос. Страшно мне стало, жутко стало! Поднялся тут ветер, но несильный такой, просто зашумел по деревам, и полез из лесу туман. Стал туман густеть у него над головою, все густеть — будто облик чей-то принимать. А я тут возьми с перепугу, да без памяти и грохнись! Зато Милка моя тот же час из лесу ко мне выбежала!

— Бабка Марья! — встрял в разговор Шевырев, вдохновленный видом чугунков и зеленой бутылки с кумышкой, выставленной на стол. — Здесь ведь тоже беда! Семерых людей засудить хотят — а никто не знает достоверно, они убийцы, или нет!

— Нет, милок, и не проси! — отпиралась Супрыкина. — Мне вотяки не простят, коли выдам ихнего ведуна! Еще замолят, не приведи Господь!

— А были случаи? — поинтересовался Кричевский, развешивая у теплой печки мокрые одежды свои.

— Сама не видала, врать не буду, — хмуро сказала бабка Марья. — А вот лет пять тому в Старом Мултане замолили двоих…

— Это дело мы знаем! — перебил ее Петька.

— А почему двоих? — полюбопытствовал сыщик. — Судили-то вотяков за одного.

— Не знаю, почему двоих! — обозлилась отчего-то старуха. — Не путай меня, ухарь! Стара я уже! Так, слетело с языка незнамо что! Есть просили — так садитесь! У меня все простое, не взыщите. Вот, брату Пимену рыбки жареной остался кусок, а вы солонину трескайте! Спать постелю двоим на кровати, а одному на лавке придется!

— Не беспокойся, бабка Марья, я в бричке при лошадях лягу, — сказал монах.

— Еще чего! — не согласилась старуха. — Пускай вон очкастый в бричку идет. А ты, батюшка, при твоих-то трудах, отдых спокойный должен иметь! Ты меня еще нынче исповедовать обязан, а то когда еще сюда заедет священник, а мне до церкви в Чулью и не выбраться!

— А что — в Люге все сплошь язычники? — спросил Кричевский хмурую старуху.

— Язычники, будь они неладны… Нехристи! — махнула толстой рукою Супрыкина. — Да они смирные… Все песни поют, хороводы вокруг дерев водят. И не только бабы, но и мужики. Чудно так! Одно слово — чудь! Но меня не обижают, соседи добрые, и куском помогут, если что. Не все и наши так помогают.

Петька, натрескавшись вонючей солонины, хлебнув кумышки, разомлел от непривычной усталости и захрапел. Брат Пимен ушел с бабкой Супрыкиной в ригу, и она долго и обстоятельно каялась ему в грехах, накопленных с прошлого его приезда. Чтобы какой грех не забыть, она клала камешек в особый берестяной короб, для этих целей ею предназначенный, а покаявшись, камешек вынимала.

Кричевский поначалу заснул быстро и проспал почти что до рассвета. Потом солонина дала о себе знать изнурительной жаждой и колотьем в подреберье. Поднявшись, он надел высохшее платье, вышел на подворье, напился у колодца, вышел из калитки и, чувствуя, что более не уснет, порешил пройтись. Петлистая тропинка завела его вглубь леса, где внимание сыщика привлекла странная сосна, увешанная вся разноцветными тряпочками. Он вспомнил рассказы брата Пимена о нравах язычников, и понял, что перед ним дерево желаний. Воровато оглядевшись, Кричевский твердо загадал про себя, чтобы Верочка родила ему в другой раз непременно сына, нашарил в кармане шелковый носовой платок, подошел к сосне и поспешно повязал его посереди прочих крестьянских онучек.

— Господи, прости меня, грешного! — прошептал он и перекрестился. — Верно говорит Васька, что каждый в душе, в детстве своем — язычник!

Вдруг послышались ему голоса неподалеку. Испугавшись, что застанут его перед деревом с глупым платком этим, Константин Афанасьевич спешно шарахнулся прочь с тропы в кусты и припал в траву, к сырой земле. Через несколько секунд зашаркало по тропе множество ног, замычал теленок. Боясь быть пойманным, Кричевский осторожно выглянул, и увидал шагающих мимо во множестве вотяков из близкой деревни. Одни из них несли какую-то утварь, другие — бутыли с знакомой уже мутной кумышкой. Рослый, рыжий, как викинг, вотяк волок на веревке упирающегося белолобого тельца. Вид у вотяков был торжественный, несколько угрюмый, одежды белые, нарядные. Вспомнились тотчас Кричевскому рассказы дедушки господина уездного начальника Новицкого, над которыми они с Петькой так неприлично смеялись.