Эллис Питерс - Один лишний труп

Хью Берингар послушно склонил голову.

— Согласен! — сказал Курсель и улыбнулся, подумав о том, какое преимущество дают ему при схватке на мечах более длинные руки.

— Не на жизнь, а на смерть! — воскликнул король и рывком поднялся из-за стола, положив тем самым конец омраченному пиру.

Гости короля возвращались из замка по темным, но отнюдь не тихим улочкам города: повсюду ощущались напряженность и беспокойство, напоминавшие крысиную возню в покинутом доме. Хью Берингар трусил на своем костлявом сером жеребце рядом с Кадфаэлем. Он намеренно слегка попридержал коня и пустил его шагом. Близкое соседство насторожившего уши брата Жерома его ничуть не смущало — он держался так, будто любопытного монаха вовсе не существовало. Впереди, приглушенно переговариваясь, ехали аббат Хериберт и приор Роберт. Их печалило то, что должна пролиться человеческая кровь, а они, служители церкви, не в силах этому помешать. Как горько, что эти два молодых человека желают друг другу смерти. Согласившись с условиями поединка, оба противника уже не могли отступить: им предстоял Божий суд, и потерпевший поражение считался осужденным самими небесами. И даже если он избежит меча, его все равно ждет виселица.

— Ну назови меня первейшим болваном на всем белом свете, если тебе от этого легче станет, — сговорчиво заявил Берингар. В голосе его слышались поддразнивающие нотки, но Кадфаэля это не обмануло.

— Я меньше других вправе судить тебя, — отозвался монах, — или даже сожалеть о том, что ты натворил.

— Как монах? — вопросил вкрадчивый голос, в звучании которого чуткое ухо могло уловить усмешку.

— Как человек! Черт бы тебя побрал!

— Брат Кадфаэль, — сердечно промолвил Хью, — я тебя очень люблю. И ты прекрасно знаешь, что на моем месте сам поступил бы точно так же.

— Ничего подобного! А если даже и так, то вовсе не потому, что одного старого дурака, видишь ли, осенило. А если бы я ошибся?

— Но ведь ты не ошибся! Он и есть убийца — и убийца вдвойне, ибо обрек на смерть ее малодушного брата столь же подло, как прикончил Николаса Фэнтри. Об одном тебя прошу: ни слова Элин, пока все не кончится — так или иначе.

— Буду молчать, если только она не заговорит первой. Ты что, думаешь, эта новость еще не разнеслась по всему городу?

— Знаю, что так, но надеюсь, что она уже легла спать, и стало быть, узнает об этом не раньше завтрашнего утра, когда закончится месса, а к тому времени, вероятно, все уже решится.

— А ты, — заметил Кадфаэль язвительно, поскольку терзавшая его душевная боль требовала какого-то выхода, — небось всю ночь проведешь на коленях, не сомкнув глаз, умерщвляя плоть накануне поединка?

— Не такой уж я дурак, — укоризненно возразил Хью и погрозил старшему другу пальцем. — Стыдно, Кадфаэль! Ты, монах, не веришь, что Господь на стороне правого. Я лягу спать и высплюсь как следует, чтобы встретить испытание свежим и бодрым. А вот ты, наверное, возьмешься быть моим ходатаем и заступником перед небесами?

— Ну уж нет, — буркнул Кадфаэль, — я тоже завалюсь на боковую и поднимусь не раньше, чем меня разбудит колокол. Неужто у меня меньше веры, чем у нахального молодого язычника, вроде тебя?

— Узнаю брата Кадфаэля! — уступчиво промолвил Берингар. — Но все-таки будь добр, замолви за меня словечко на заутрене. А уж если Он тебя не услышит, то мне протирать колени тем более ни к чему.

И Берингар, склонившись с седла, коснулся рукой широкой тонзуры Кадфаэля, как бы шутя благословляя его, а потом пришпорил коня и припустил рысью. Обогнав аббата, он почтительно поклонился ему и исчез за излучиной Вайля.

Брат Кадфаэль предстал перед аббатом сразу же после заутрени. Похоже, Хериберт не слишком удивился ни его появлению, ни его просьбе.

— Отец аббат, в этом деле я поддерживаю того юношу, Хью Берингара. Это я раздобыл улики, на которых держится обвинение. И несмотря на то, что он предпочел взять все на себя и избавить меня от какого бы то ни было риска, я не могу оставаться в стороне. Я прошу позволить мне пойти и разделить с ним это испытание. Сумею я помочь ему или нет, но я должен быть там. В таких обстоятельствах я не могу покинуть друга, тем более, что, обвиняя, он говорил и от моего лица.

— Меня и самого все это взволновало, — тяжело вздохнув, признался аббат. — Что бы ни решил король, я буду молиться о том, чтобы этот поединок не завершился ничьей смертью.

«А я, — с грустью подумал Кадфаэль, — даже не смею молиться об этом, ибо оба соперника стремятся к тому, чтобы один из них замолчал навеки».