Эллис Питерс - Послушник дьявола

— Тебе хоть известен смысл слов обета, которые, как ты утверждаешь, ты жаждешь произнести? — бушевал Жером. — Безбрачие, бедность, повиновение, твердость, — есть ли в тебе хоть что-либо подобное? Опомнись, пока можно, отвергни мысли о безумствах и скверне, заключенные в этой суетной вещи, иначе тебя не примут в монастырь. Наказания за то, что ты предался пороку, тебе не избежать, но у тебя будет время исправиться, коли дарована тебе хоть капля милости Божьей.

— Мне даровано ее столько, что хватает, по крайней мере, на то, чтобы не копаться в простынях другого и не красть его вещей, — ответил Мэриет, нисколько не смутившись и продолжая сверкать глазами. И добавил тихо, сквозь зубы: — Отдай, это мое!

— Посмотрим, что скажет отец аббат о твоем поведении, наглец! Хранить такую суетную вещь ты не имеешь права. Что же касается твоего непослушания, о нем будет доложено в точности. А теперь дай мне пройти! — потребовал Жером, по-прежнему уверенный в своей власти и своей непогрешимости.

Кадфаэль сомневался в том, что Мэриет правильно понял намерения брата Жерома. Очевидно, юноша счел, что тот просто собирается вынести дело на собрание капитула и услышать мнение отца аббата. Может быть, придя в себя, Мэриет согласился с таким решением, даже если оно и означало потерю его маленького сокровища, — ведь, в конце концов, он пришел в монастырь по собственной воле и при всяком удобном случае повторял, что всей душой хочет, чтобы ему позволили остаться и поскорее дать обет. Как бы то ни было, Мэриет отступил и позволил брату Жерому выйти в коридор. Брат Жером повернул в сторону черной лестницы, где горела свеча, и его безмолвная свита почтительно последовала за ним. Свеча в низкой чаше стояла на прибитой к стене полочке и догорала, оплывая. Брат Жером поравнялся с ней и, прежде чем Кадфаэль или Мэриет сообразили, что он собирается сделать, провел тоненькой ленточкой над пламенем. Прядь волос с легким треском зашипела и исчезла в яркой вспышке золотистого огня, лента распалась надвое, обе ее части обуглились и упали в чашу. Не издав ни звука, Мэриет, как цепной пес, бросился вперед и схватил руками брата Жерома за горло. Кадфаэль кинулся за Мэриетом, ухватил юношу за капюшон и попытался оттащить, но тщетно.

Никакого сомнения — Мэриет хотел убить брата Жерома. Это не было шумной дракой — сплошь лай и ни одного укуса. Мэриет обхватил пальцами тощую шею брата Жерома, опрокинул его на выложенный плитками пол, подмял под себя и продолжал душить, невзирая на то, что полдюжины перепуганных, обалдевших послушников вцепились в него и беспорядочно колотили по спине, загораживая дорогу Кадфаэлю. Побагровевший брат Жером, беспомощно колотя руками по плиткам пола, бился, как рыба, вытащенная из воды. Кадфаэль протиснулся наконец к Мэриету настолько, что смог прокричать в ухо, казалось, ничего не воспринимающего юноши слова, которые первыми пришли ему на ум:

— Стыдись, мой сын! Это старик!

В действительности брат Жером был на двадцать лет моложе шестидесятилетнего Кадфаэля, но преувеличение было оправдано ситуацией. Пальцы Мэриета разжались, брат Жером несколько раз с шумом глотнул воздуха и из багрового стал кирпично-красным; дюжина рук помогла жертве подняться на ноги и поддерживала его, а он все еще с трудом дышал и не произносил ни слова; к этому времени приор Роберт, кипя праведным гневом, уже плыл по вымощенному плиткой коридору, высокий и величественный, как будто у него на голове была митра.

В чаше, испуская легкий дымок, медленно дотлевали два кусочка расшитой ленточки, да в воздухе еще ощущался запах гари от сожженного локона.

По приказу приора Роберта двое служек принесли наручники, которые обычно пускались в ход крайне редко, защелкнули их на запястьях Мэриета и повели его в карцер, расположенный отдельно от жилых помещений. Мэриет шел по-прежнему не произнося ни слова; у него был вид человека, которому высокое положение не позволяет снизойти и оказать сопротивление или заставить своих конвоиров опасаться, как бы он чего не выкинул. Кадфаэль смотрел вслед Мэриету очень заинтересованно; ему казалось, что он видит юношу впервые. Ряса, похоже, перестала того стеснять. Молодой человек шагал надменно приподняв голову, ноздри его продолжали раздуваться, губы кривились, и если это не было откровенной ухмылкой, то во всяком случае очень близко напоминало ее. Капитул позаботится о том, чтобы преступнику досталось, и очень скоро, но ему, Мэриету, это безразлично. Пусть не в полной мере, но он получил сатисфакцию.