Эллис Питерс: Роза в уплату

Брату Эльюрику недавно исполнилось двадцать лет, он был самым образованным и благочестивым среди своих сверстников — высокий, хорошо сложенный юноша, черноволосый и черноглазый. Он жил в монастыре с трехлетнего возраста и не знал ничего о мире, находящемся за монастырскими стенами. Не ведая, что такое грех, он боялся его, как некоего неизвестного чудовища, и на исповеди прилежно, по крупицам, разбирал собственные крошечные слабости, ожидая за них жестокого наказания, как за смертные грехи. Странно, что такой предельно благочестивый юноша уделяет так мало внимания литургии. Эльюрик повернул голову в сторону так, что подбородок касался его плеча, губы были неподвижны, как будто он забыл слова псалма. Не отрываясь, он смотрел туда же, куда несколько минут назад смотрел Кадфаэль.

«Вот только с места брата Эльюрика Джудит лучше видно, — подумал Кадфаэль. — И ее склоненное лицо, и сцепленные руки, и складки ткани на груди».

Это созерцание, похоже, не доставляло радости брату Эльюрику, он был напряжен до предела и трепетал, как струна. Когда он опомнился и отвел взгляд, по его телу пробежала дрожь.

«Так, так! — озарило Кадфаэля. — А ведь через восемь дней ему предстоит отнести ей розу. Эту обязанность следовало бы поручить какому-нибудь старому закоснелому грешнику вроде меня, который посмотрит на молодую женщину, насладится этим зрелищем и уйдет, не возбудив волнения в ней и не взволновавшись сам, а не такому легко ранимому юноше, который, конечно же, никогда не оставался наедине с женщиной с тех пор, как мать позволила забрать его у нее из рук. Жаль, что она это сделала! А эта бедная женщина, вдова Перл, самый вид которой заставляет сердце Эльюрика болезненно сжиматься, серьезная и печальная, пережившая столько горя и все же сдержанная, она спокойна, как сама пречистая Дева. А ему нужно прийти к ней и передать белую розу, и, когда он будет отдавать ей цветок, их руки, наверное, соприкоснутся. Я теперь припоминаю: Ансельм говорил, что юноша немного поэт. Какие же совершаются глупости без всякого злого умысла!»

Теперь было уже поздно обращать свои мысли к тому, чему должно, — к молитве и прославлению господа. Кадфаэль успокаивал себя надеждой, что к тому времени, когда братия после службы выйдет из хора, эта женщина уйдет. И слава богу, она действительно ушла.

Однако направилась она в сарайчик Кадфаэля, где тот и нашел ее, когда пришел перелить отвар, который перед мессой поставил остужаться. Джудит терпеливо ждала у открытой двери. Она не хмурила чело, голос не дрожал, — словом, выглядела она совершенно спокойной. Огонь, сжигавший Эльюрика, ее не затронул. Кадфаэль пригласил женщину войти, и она последовала за ним, пройдя под раскачивающимися на сквозняке, шуршащими пучками сушеных трав, которые свисали с потолочных балок.

— Ты как-то делал мне мазь, брат Кадфаэль, если помнишь. От сыпи на руках. У одной из моих чесальщиц появляются мелкие прыщики, когда она обрабатывает состриженную овечью шерсть. Но не каждый год — вот что странно. А в этом году с ней опять эта беда.

— Как же! — промолвил Кадфаэль. — Это было три года назад. Разумеется, я помню рецепт. Сейчас я сделаю свежую мазь, если у вас есть время подождать несколько минут.

Похоже, время у нее было. Джудит села на деревянную лавку у бревенчатой стены и расправила на коленях свою темную юбку. Так она и сидела — прямо и молча, пока Кадфаэль доставал ступку, пестик и маленькие весы с медными гирьками.

— Как идут у вас дела в городе? — спросил он, отвешивая свиной жир и растительное масло.

— Хорошо, — сдержанно ответила женщина. — Мне приходится много заниматься делами мастерской, стрижка овец прошла лучше, чем я могла ожидать. Не могу жаловаться. Разве не странно, — продолжала она более оживленно, — что шерсть вызывает эту сыпь у Бранвен, а ты пользуешься жиром, снятым с шерсти, чтобы лечить болезни кожи у людей?

— Такое в природе случается, — сказал Кадфаэль. — Есть растения, прикосновения к которым несут беду. И никто не знает почему. Мы учимся, наблюдая. Насколько я помню, эта мазь помогла.

— О да, руки у нее быстро зажили. Но я не хочу больше давать ей чесать шерсть, а думаю научить ее ткать. Когда шерсть будет вымыта, спрядена и выкрашена, может быть, она не станет раздражать ей кожу. Бранвен — смышленая девушка, она скоро научится.

Кадфаэлю, который трудился, повернувшись к Джудит спиной, показалось, что она говорит, лишь бы не молчать, но думает о чем-то очень далеком. Поэтому монах совсем не удивился, когда внезапно Джудит проговорила совершенно иным тоном, решительно и твердо: