Эллис Питерс - Тень ворона

— Нет! — сказал Кадфаэль, — Никогда этому не поверю!

— Потому что одна жестокость громоздится на другую? Но такое тоже случается. Однако успокойся, Кадфаэль! Я тоже этому не верю, хотя такая возможность остается. Многовато тут набирается людей, с которых нельзя снять подозрение, и поручители у них недостаточно надежны, чтобы положиться на их слово. Слишком многие его ненавидели! А тут еще Ниниан Бэчилер! Как бы то ни было, ты же понимаешь, я должен принять все меры к его розыску.

Хью посмотрел на сидящего рядом друга с непроницаемой улыбкой, которая была красноречивей любых слов. Обоим не впервой было без лишних слов заключать между собой такое соглашение, чтобы каждый продолжал придерживаться той линии, какую предписывает его понятие о долге, не обижаясь друг на друга, если при этом сталкивались их интересы.

— Разумеется, — вымолвил Кадфаэль. — Я тебя вполне понимаю.

После заутрени Кадфаэль снова зашел в церковь, чтобы подлить благовонного масла в лампаду на алтаре святой Уинифред. Неуемная страсть к изобретению различных благовоний, которую, используй он ее на потребу женского тщеславия, могли бы счесть предосудительной, обретала вполне дозволенный и даже похвальный смысл, будучи направлена на святое служение. Кадфаэль с удовольствием составлял всевозможные сборы душистых трав и цветов. Употребляя их в самых разных сочетаниях, он смешивал нежное благоухание роз и лилий, фиалок и клевера, оттеняя их пряными ароматами руты, шалфея и полыни. Он радовался, что угождает святой Уинифред, ибо святая девственница тоже родилась женщиной и в юности была прекрасной и желанной.

Из северного притвора показался с метлой в руке причетник Синрик, он только что смел с паперти свежевыпавший снег, а сейчас, готовясь к утренней мессе, направлялся к кафедре, чтобы открыть толстый молитвенник, снять нагар со свечей на алтаре для мирян, а по бокам вставить две новые. Кадфаэль поздоровался с ним, когда вернулся в неф, и услышал в ответ обычное спокойное приветствие.

— Мороз-то все никак не отпускает, — сказал Кадфаэль. — Сегодня опять не получится выкопать могилу для Эйлиота.

Он сделал это замечание, так как копать могилы на маленьком погосте у восточной стены церкви, служившем местом погребения аббатов и монахов, входило в обязанности Синрика.

Причетник повел носом и, сожмурившись, принюхался:

— Завтра, может статься, погода переменится. Я чую оттепель.

Что ж, не исключено. Старик жил на дружеской, хотя и не слишком короткой, ноге со стихиями, терпеливо снося их капризы, покуда они обходились с ним милостиво, но в его крохотной каменной каморке над притвором, должно быть, стоял убийственный холод.

— Место уже отвели? — спросил Кадфаэль, невольно заражаясь лаконичной манерой причетника.

— Возле самой стены.

— Значит, не подле отца Адама? Мне казалось, что приор Роберт хотел похоронить его рядом.

— Хотел, — буркнул Синрик. — Да я сказал, что земля еще не уселась, надо, мол, погодить.

— Не ко времени этот мороз. Непогребенный покойник смущает молодых монахов.

— Вот-вот, — отозвался Синрик. — Чем скорее его закопают, тем лучше для всех, Помер, так уж чего там! — Он поправил вторую толстую свечу на подсвечнике и, отступив на шаг, проверил, прямо ли она стоит, чтобы с нее не капало, затем отер свечное сало с ладоней и в первый раз за все время перевел взгляд глубоко запавших глаз на Кадфаэля. Неожиданно его худое лицо озарилось той грустной, полной удивительной нежности улыбкой, которая влекла к нему ребятишек, так что они доверчиво льнули к нему. — Собираешься в Форгейт? Там, поди, есть простуженные.

— Ничего удивительного! — сказал Кадфаэль. — Надо проведать там нескольких ребятишек. Пока ничего серьезного. А что, я еще кому-нибудь нужен? Я свободен и могу навестить еще одного больного. Кто же заболел?

— Это в хибаре вдовы Нест, налево по переулку от ярмарочной площади. Вдова нянчит внучку, бедняжка осталась у нее на руках после смерти ее дочери Элюнед. Женщина беспокоится, что с малышкой что-то неладное. — На этот раз Синрик по необходимости разговорился, объясняя что к чему:

— Дитя отказывается от молока и криком кричит, так его пучит.

— А родился ребенок здоровеньким? — спросил Кадфаэль.

Он подумал, что ребенку сейчас и двух месяцев нет; оставшись без матери, он лишен самой полезной пищи — материнского молока. Кадфаэль еще не забыл, каким ужасом и гневом был охвачен весь Форгейт, потеряв свою любимую шлюху. Если только можно было так назвать Элюнед. Она никогда не просила платы. Если мужчина ей что-нибудь давал, то делал это по своей доброй воле. Она же только одаривала всех — милосердно, но безрассудно.