Гийом Прево: Семь преступлений в Риме

А он развеселился:

— Что уставились? Вам нечего больше сказать? Для чего вам этот нелепый врачебный наряд, раз вы теряетесь, когда на вас смотрят? Кстати, вы кончили учиться?

— Я… я бакалавр с прошлого года…

— Бакалавр… После трех-четырех лет учебы на врача? Ба! Да у вас уже начинает разлагаться мышление. Запомните, молодой человек: надо поменьше слушать докторов и побольше прислушиваться к природе. Она не продает ни советов, ни лекарств.

Я окончательно потерял дар речи. Заметив мое замешательство, он немного смягчился.

— Извините, я вспылил не из-за вас. Меня вывели из себя самовлюбленные всезнайки и шарлатаны, неспособные здраво рассуждать. Наблюдательности и знаний — вот чего им не хватает! И они еще осмеливаются решать: разрешить мне или не разрешить, мне, Леонардо да Винчи!

— Врачи — как и все люди… — отважился возразить я. — Есть хорошие, есть и плохие…

— Может быть, может быть… Но последних больше. Однако вернемся к вам, молодой человек: у вас, похоже, ума достаточно, чтобы принадлежать к первой группе. Итак, повторяю свой вопрос: почему вы целый час преследуете меня?

— Я… мне хотелось бы с вами поговорить.

— Поговорить? Со мной? О чем же, скажите на милость?

— Я… не знаю… Просто поговорить.

— Весьма веская причина! Полагаю, я должен быть польщен. Имя-то ваше я хоть могу узнать?

— Меня зовут Гвидо Синибальди, я сын баригеля Рима Винченцо Синибальди.

— Сын баригеля? Я думал, такой должности в Риме больше нет. И вы здесь по просьбе вашего отца?

— Отец скончался в 1511 году, после чего упразднена и должность баригеля. Его убили…

— Сочувствую вам… А вы… вы все же не считаете, что это убийство могло бы быть связано с…

— Никоим образом. Так случилось, что я перенял от отца страсть к разгадыванию тайн. Не воспротивься моя матушка, я бы охотно пошел по его стопам.

— Мудрая женщина! Хватит и одной смерти в семье… Но довольно стоять, пройдемся, если не возражаете. Холодновато. Неподвижность не показана человеку моих лет.

Мы пошли берегом Тибра в направлении моста Куатро-Капи и острова Тиберина. Завязалась беседа. Он поведал мне, что в Риме уже полтора года, живет в Бельведере, недалеко от дворца понтифика. Однако, как оказалось, великий Леонардо не очень доволен своей судьбой: слава более молодых художников, талант которых невозможно было не признать, готова была затмить его собственную. Ни папа Лев X, ни Джулиано Медичи, его покровитель, не заказывали ему крупных работ. И это ему, чья кисть совершила переворот в живописи; ему, изобретшему удивительные механизмы, способные возить людей под водой или носить по воздуху; ему, чей гений мечтал созидать города, строить порты; ему, бывшему первым при дворе в Милане, отводилась более чем скромная роль при дворе папы.

Я же выразил ему свое восхищение эскизами фресок, изображающих битву при Ангвари, которые должны были украсить палаццо Веккьо во Флоренции, виденными мною в десятилетнем возрасте. Комплимент он оценил, но тут же омрачился, вспомнив свою неудачу: ему не удалось тогда завершить работу из-за того, что не смог подобрать хорошо связывающий раствор. Краски растеклись, и битва не получилась. «Одной незаконченной работой больше», — посетовал Леонардо.

Мы подходили к кварталу Святого Евстахия, где обитал да Винчи, — там находился дворец Джулиано Медичи. Уже опускалась ночь, на город лег туман. Как-то сам собой разговор зашел о занимавшем меня деле.

— У вас есть какие-нибудь соображения по поводу этого преступления, мэтр Леонардо?

Старик неопределенно махнул рукой, словно желая показать, что не задумывался над этим.

— Откуда мне знать? Говорят, там что-то было написано, но…

— Да, написано кровью жертвы: «Eum qui peccat…» Я видел своими глазами.

— Видели?

— Именно я и обнаружил надпись. Вы уже поняли: я в близких отношениях с семьей Барбери. Флавио, сын Барбери, — мы друзья — прибежал за мной, как только узнал о случившемся. Вот я и подумал… Не хотите ли взглянуть на нее?

— Я? — Глаза его заблестели. — Полагаете, мне разрешат войти?

Я с гордостью это подтвердил: мне льстило быть гидом такого человека.

Тогда мы направились к колонне — крюк был небольшой. Мне пришлось натянуть на уши капюшон: к туману, упавшему на город, добавилась сырость. Стены домов и улочки вокруг стали призрачными, и мы продолжали идти молча, внимательно глядя под ноги, чтобы не поскользнуться на влажной брусчатке или размокшей земле.