Иван Любенко - Супостат

Жильцов, возвращавшихся домой поздними вечерами, Архип безошибочно определял по манере звонить. К тому же и колокольчик висел тут же в комнате, прямо над головой. Больше всего досаждал студент из четвертой квартиры. Он трижды, будто змеей ужаленный, безостановочно дергал ручку. И пока «хозяин двора» сползал с топчана, почесываясь и позевывая, шлепал босыми ногами к дверям, набрасывал тулуп и выуживал из кармана ключи, ночной гуляка все трезвонил. Проволока натягивалась и слабла, и обезумевший колокольчик, ударяясь о стену, будто в припадке падучей, заходился в бесконечном перезвоне. И что самое обидное: все намеки «на чаек», «на водочку», «на поздний час» молодой постоялец пропускал мимо ушей, не пожаловав ночному привратнику даже пятака за беспокойство. Совсем игнорировать это безобразие дворник не мог, и хоть и был человеком незлопамятным, но дрова господину студенту доставались теперь всегда сырые, а вода заносилась в самую последнюю очередь. Вот потому-то загрустил старый ворчун и огорчился не на шутку, когда понял, что Аннушка — невинное создание — влюбилась в этого молодого хлыща.

— Добром, Митя, это не кончится, попомни мое слово! Соблазнит девку, поматросит, опозорит на весь квартал и бросит, студент ентот, — громко откусывая кусок сахару, сетовал Архип товарищу и наполнял из самовара очередной стакан горячего, как расплавленный чугун, чая.

Так и сидели они однажды, чаевничали, как вдруг на стене неистово загремел колокольчик.

— Не иначе как постоялец из четвертой воротился! — досадливо пробурчал дворник, бросил взгляд на ходики и поплелся отворять калитку.

— Дык и я, пожалуй, пойду, — поднимаясь из-за стола, проговорил гость. — Поздно уже, а завтра опять до зари вставать…

На улице сквозь белую пелену снегопада тускло пробивался свет керосинового фонаря. От самых ворот мелькнула и исчезла чья-то тень. На снегу лежал человек. Лицо было закрыто платком.

— Желтобилетница, не иначе, — предположил Митька. — Пьяная, видать, набралась, стерва…

— Погоди, откроем, увидим, — проворчал Архип, пытаясь отворить калитку.

Но ключ не проворачивался, и замок не поддавался. От предчувствия чего-то страшного у дворника заколотилось сердце. Понимая, что с калиткой быстро не справиться, он распахнул ворота изнутри и подошел к женщине. Склонившись над телом, дворник откинул от лица пуховый платок. Под ним лежала окровавленная марля. От нее пахнуло чем-то сладким. Убрав ее, он почувствовал, как к горлу подкатил удушливый комок.

— Господи! Аннушка, красавица моя, да кто ж тебя так изувечил?

— Ироды! — в ужасе прошептал Митька и отвернулся, чтобы скрыть набежавшие слезы. Помолчав немного, он добавил: — Дышит, выходит, жива; в беспамятстве, правда, но жива.

— Вот бяда так бяда!.. А ты давай, лети за доктором, что в твоем доме живет, да городового предупредить не забудь, — дрогнувшим голосом повелел Архип.

Он поднял тело на руки и бережно понес к себе в дворницкую. А Митька перво-наперво, достав медный свисток, во всю силу своих легких оповестил округу о том, что на Болотной стряслась беда.

С раннего утра начальник Сыскной полиции Петрограда был в дурном расположении духа. Виной всему — поступивший отчет о вчерашних преступлениях. Среди краж, разбоев и убийств — их количество почти не выросло по сравнению с прошлым месяцем — больше всего беспокоило странное преступление на Болотной. Как сообщалось в донесении, девица двадцати лет, Анна Ивановна Извозова, модистка ателье «Мадам Дюклэ», была найдена дворником Архипом Шлыковым по месту жительства (у ворот доходного дома) в бессознательном состоянии и с многочисленными ранами лица. Карета «Скорой помощи» доставила пострадавшую в Лечебную глазную больницу. В результате врачебного осмотра установлено, что Извозова, находящаяся без чувств вследствие применения хлороформа, подверглась истязанию в виде вливания серной кислоты в глазные яблоки, что привело к полной и безвозвратной потере зрения. Однако кожа вокруг глаз была без повреждений. Кроме того, на лице имелись глубокие рваные раны, находящиеся на одинаковом расстоянии друг от друга. Их рисунок напоминал перевернутые кресты. Всего таковых насчитали три: на лбу и обеих щеках.

Как опытный сыщик, немало повидавший на своем веку, Владимир Гаврилович Филиппов понимал, что, скорее всего, за этим преступлением последуют другие, весьма похожие на только что совершенное. И тогда город может охватить паника.