Иван Любенко - Супостат

— Нет, не доводилось слышать.

— Вот уж сколько лет там раздаются заунывные стоны, играет траурная музыка, слышатся крики. Из-за этого он пустует до сих пор. Ночью заметно, как кто-то зажигает там свечи. Но в здравом уме оттуда еще не вернулся ни один смельчак, дерзнувший провести в тех стенах хотя бы одну ночь. Все как один сошли с ума… А дом с колоннами на Большой Дворянской? Пять лет назад там пропала женщина, и ее до сих пор не нашли. Муж заявил в полицию — но что толку! — так без вести и пропала. В полнолуние там является привидение. Фантом ходит от одной двери к другой и стучит в квартиры. А наутро швейцар клянется, что никого на лестнице не было. И никакого стука он не слышал. Но жильцы — все как один! — утверждают обратное. Некоторые даже видели призрак в глазок. А дворец Юсуповых — вообще отдельная история. Я уж не говорю о Вяземской лавре — прибежище темного люда — или про Боровский мост, с которого так любят бросаться в воды Обводного канала самоубийцы. Вот и в Перекупном переулке имеется одна очень подозрительная квартира. В ней — и это уже никем не оспаривается — обитает дух поэта Ивана Баркова, известного своими «срамными виршами». Во всех перечисленных мной местах (либо неподалеку от них) происшествия случаются чаще, чем где-либо еще. Они — магнит несчастий, они притягивают зло.

— Ну, хорошо, допустим, — устало выговорил Клим Пантелеевич, пожалев, что ввязался в беседу с этим говоруном. — По-вашему, два преступления — дело рук одного и того же человека. Так?

— Безусловно.

— Что ж, вполне резонное предположение. Однако мне непонятно, каким образом ваша теория может помочь предотвратить новое злодеяние? Или, быть может, вы предлагаете выставить во всех отнесенных к «плохим» или «проклятым» местах по городовому?

— Да нет, конечно же! Это было бы полной бессмыслицей. И полиция, — уж поверьте мне, я знаю их как собственную столешницу, — вряд ли сможет помочь. Нет, когда-нибудь, рано или поздно, они его поймают, если, конечно, жертва спасется или ей на помощь прибежит околоточный. По-другому, к сожалению, они работать не умеют. Ведь даже хваленый Филиппов — начальник столичного сыска — изловил Петербургского Джека-потрошителя в гостинице «Кяо» случайно. И даже не он его схватил, а коридорный со швейцаром и горничной. Но поимку маниака будущий господин действительный статский советник отнес на свой счет. Мол, шел по пятам, словесный портрет уже был готов, и вот-вот арестовал бы. Я хорошо помню это дело шестилетней давности.

— Вижу, вы склоняетесь к гипотезе, что на обеих женщин напал душевнобольной человек?

— Не знаю, — он пожал плечами, — очень на то похоже. Следов много оставляет. И стишки на стене намалевал, а зачем, спрашивается?

— Вероятно, вы правы, — согласился Клим Пантелеевич. — Логики в этом нет.

— Этого сумасшедшего смог бы отыскать только один человек. Но, к сожалению, его самого найти не просто.

— Вы о ком, простите?

— Об Ардашеве. Был такой присяжный поверенный в Ставропольском Окружном суде. Какие только дела не расследовал! В каких только краях не оказывался! И в Средиземноморье, и в Кавказским горах, и на водах. Равных ему не найти во всей России! Куда там Филиппову или Кошко! У господ сыщиков целый штат бездельников (врачи, фотографы, эксперты, филера, агенты), а присяжный поверенный все сам, все благодаря логическим заключениям злодеев отыскивал, а не кулаками да угрозами, как привыкли наши полицейские олухи. Лично я с ним никогда не сталкивался. Не довелось. Но мой знакомый литератор Илья Кургучев — земляк Ардашева — много чего удивительного про него поведал. Я, признаться, как Илью Дмитриевича встретил, так перво-наперво выпросил телефонный нумер знаменитого адвоката. Но все оказалось напрасно. Сколько раз меня ни соединяли со Ставрополем, горничная отвечала одно и то же: «Никакого присяжного поверенного здесь нет. Тут другие господа жительствуют. Господа Ардашевы уже, почитай, полгода как съехали». Вот ведь жалость какая, — он взмахнул руками, — а я мечтал матерьяльчик про него набросать, у редактора командировочную поездку выбил бы на юг, в городишко этот…. Но нет, не вышло. Продал дом, стало быть, Клим Пантелеевич и съехал. А куда — неизвестно.

— Да-с, — вздохнул статский советник, вынул из пальто коробочку ландрина, выудил красную конфетку и, отправив ее в рот, проронил тихо: — Ставрополь, теплый и добрый город, не то что Петроград. Зима здесь студеная, лето душное, осенью — слякоть, изморозь, туман. Болото, оно и есть болото, хоть и вымощенное брусчаткой, и застроено серыми домами. А народец-то — не дай Бог! — улыбки гуттаперчевые, не от сердца. Все будто по «Табели о рангах» живут. Или скорее не живут, а служат. Жить-то совсем разучились. (Журналист завороженно слушал, удивленно смотрел на Клима Пантелеевича, на жестяную коробочку, на надпись «Георг Ландрин», и его глаза делались все шире и шире.) И впрямь, «морок изведет» не только «порок», но и меня…. А дом на Николаевском мы продавать не стали, нет…. Сдали пока внаем. Даст Бог, война закончится, вернемся домой. А вам, сударь, спасибо за добрые слова. Чуть было в краску меня не вогнали, как девицу. — Он улыбнулся. — Позвольте отрекомендоваться: Ардашев Клим Пантелеевич. — Статский советник снял перчатку и протянул руку.