Ричард Зимлер - Последний каббалист Лиссабона

— А ты не думаешь, что Господь забрал Самсона, чтобы отомстить… за то, что он сделал с Ветхим Заветом?

Я закрыл глаза в поисках ответа и с ужасом осознал, что больше не доверяю Богу. Мне пришел на ум лишь широкий жест, который мы с Фаридом придумали для обозначения неизвестного.

Пока я удалялся от дома Раны, возвращение в опустошенный мир, лишившийся благоволения Бога, заставило меня ухватиться за дядину историю о рабби Гравиэле. Перечитывая ее, я вспомнил его последний урок, преподанный нам с Иудой, во время которого учитель говорил и о необходимости жертвенности. Урок пришелся на Пасхальный седер прошлой пятницы. Пока Эсфирь разливала по деревянным тарелкам похлебку из репы и шафрана, он кивнул мне и сказал:

— И призрел Господь на Сару…

Эти слова были для меня сигналом: мне следовало читать Тору по памяти, начиная с этого стиха Бытия. По-португальски, чтобы понял Иуда, я начал:

— И призрел Господь на Сару, как сказал; и сделал Господь Саре, как говорил. Сара зачала, и родила Аврааму сына в старости его во время…

Дядя заставил меня прочитать последующие пятьдесят два стиха. Останавливаясь лишь чтобы смочить губы вином, я пересказывал историю Исаака, сына Авраама и Сары, чье имя означало на иврите «он засмеялся» — намек на великую радость Авраама, сумевшего зачать сына несмотря на столетний возраст.

Когда я добрался до стиха «И было, после сих происшествий Бог искушал Авраама», дядя кивнул мне, приподняв брови и давая понять, чтобы я обращался к Иуде. Взяв мальчика за подбородок, я получил в дар его взгляд. Призвав свой актерский талант, я продолжил рассказ:

— …и сказал ему: Авраам! Он сказал: вот я. Бог сказал: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа, и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе.

Иуда заерзал на стуле и прикусил губу, взволнованный судьбой Исаака. Я чувствовал, насколько отвратительно ему воспоминание о проклятиях матери, насколько глубоко его ранило то, как она отторгала его. Я взял его руки в свои и рассказал о том, как Авраам связал Исаака и положил его на алтарь, возведенный из дров, как он понял руку с ножом, чтобы отнять жизнь у сына, но Бог в образе ангела остановил его:

— Не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего; ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня… Я благословляя благословлю тебя, и умножая умножу семя твое, как звезды небесные и как песок на берегу моря…

Иуда едва сумел успокоиться, услышав мирную развязку: на его личике отразилась жажда подтверждения. Мой желудок застонал, когда я понял, сколь жестоко было со стороны дяди и с моей пронзать мечом Торы его хрупкую броню. Я положил ладонь ему на шею, пытаясь влить в него толику собственного мужества, пока он прятал ото всех глаза.

— Поешь еще супа, — сказал я ему. — Он стынет.

Дядя нахмурился, недовольный моим советом, и сказал:

— Милый Иуда, я не просто так попросил Б е ри рассказать тебе эту историю. Скажи мне, что ты думаешь о ней?

Все взгляды обратились на малыша. Но он плотно сжал губы. Я принялся гладить его по спине: он готов был расплакаться. Яростно глянув на дядю, я готов был крикнуть ему:

— Разве ему мало досталось за его пять лет? Оставь Иуду в покое, или я…!

— Я хочу знать, что ты думаешь, — настаивал дядя. — Я никогда не стану думать о тебе плохо, если ты скажешь правду. Никогда! Даю тебе слово.

— Скажи нам, Иуда, — проговорила Эсфирь с материнской нежностью в голосе.

Мама смотрела на него с каменным лицом, нервно теребя волосы на висках. Я слегка ущипнул его за шею, чтобы помочь справиться с собой, и Иуда протянул:

— Мне не понравилось.

— Мне тоже, — вставил я.

— Почему тебе не понравилось? — спросил дядя, отвесив мне легкий подзатыльник.

Иуда сжал кулачки и принялся тереть глаза.

— Потому что… потому что не знаю. Потому что не понравилась.

— Скажи, почему? — мягко настаивал дядя.

— Потому что Исаак не сделал ничего плохого! — выпалил Иуда.

— Верно, — сказал дядя. Он встал и наклонился к мальчику, опираясь ладонями о стол. — А теперь я раскрою тебе тайну, Иуда. А тайны — очень могущественная вещь. Поэтому ты никому не должен рассказывать. Это только между нами. Договорились?

Иуда кивнул, приоткрыв рот, словно зачарованный: он обожал дядины тайны.

— Многие говорят, что смысл этой истории в том, что иногда нужно приносить Богу жертвы, — начал учитель. — Ужасные жертвы, если понадобится. И с одной стороны они правы. Авраам собирался убить своего сына. Некоторые говорят, что Бог был не прав, требуя от человека такого. И не прав человек, который на это согласился. Может быть, они и правы. Иногда я и сам в это верю. Но вот моя маленькая тайна… — Дядя перегнулся через стол так, что его лицо оказалось меньше чем в полуметре от лица Иуды. Глаза его сверкали. Приложив палец к губам, он прошептал: — Не забывай, что Исаак значит «он засмеялся». Это доказательство того, что язык Торы — это язык образов, своего рода загадок. Исаак не был сыном Авраама в этом мире. Он — что-то вроде сына внутри самого Авраама. Он — дитя, сотворенное из смеха и слез Авраама, его гнева и нежности, страхов и мечтаний. А о чем просил Бог Авраама? Чтобы он добровольно отказался от этого. Чтобы он добровольно отказался от собственных эмоций и мыслей, самого дорогого, что у него было. Чтобы он освободил себя от уз разума. Чтобы уничтожил часть себя. А зачем? Чтобы в его душе открылась дверца, через которую смог бы войти Бог. Милый Иуда, в этой истории тебя просят открыться Богу, и ни о чем более. — Дядя потрепал племянника по волосам, ущипнул его за нос. — Бог так сильно любит тебя, что Ему приходится рассказывать тебе такие ужасные истории, чтобы ты думал о Нем плохо. И все для того, чтобы однажды ты нашел Его в своей душе. Он хочет суметь обнять тебя, и все. Понимаешь?