Ричард Зимлер - Последний каббалист Лиссабона

— Я почти хочу оказаться на месте погибших, — прошептал я маме.

— Вина овладевает нашими душами так же, как и Бог, — ответила она. — Разве может быть иначе?

Всякий раз, когда я начинал думать, что за мою мать не имеет смысла бороться, она поражала меня такого рода фразами.

— Мы живем, чтобы помнить, — сказала Синфа, повторяя слова рабби Соломона.

Не подражая ли взрослым, дети умудряются так вцепиться в призрачную надежду?

Внезапно с улицы донеслись крики, обвиняющие Marranos в том, что они колдовством вызвали засуху.

Это был первый из трех раз в этот день, когда мы слышали голоса последователей Назарянина. Сотни их обрушились на нас подобно волнам, ведомым доминиканскими монахами, призывающими нас пронзительными, высокими голосами евнухов выйти и очиститься в пламени, выкрикивающими свое именование евреев, порождений дьявола. « Bichos meio-humanos , полулюди» — так они нас называли.

Позже, поздним вечером, потолочные балки из каштана в нашем подвале завибрировали от звуков волынки, словно где-то открывалась ярмарка. В последний раз, по моим прикидкам — спустя около трех часов после окончания четвертого вечера Пасхи, — до нас из темноты донеслись пронзительные визги — как будто по улицам хлыстом гоняли свинью. Я молился, чтобы на этом все успокоилось.

Дважды они врывались в наш дом, круша остатки уцелевшей мебели.

Синфа съежилась между мной и Фаридом. Эсфирь сидела неподвижно. На глазах не осталось ни капли макияжа, седеющие волосы беспорядочно ниспадали на плечи. «Актриса, партнеры которой умерли все до одного, а театр сгорел дотла», — подумал я.

Мама теребила талисман и тихонько молилась. Всякий раз, когда она смотрела на меня, я видел, что она ищет во мне сходство с Иудой.

Стоило христианам обнаружить люк, и все пропало: доски были прибиты на место второпях, а засов на второй двери в подвал вылетел, когда я ворвался внутрь в поисках дяди. Один неверный шаг на середину ковра наверху, и они буквально свалятся нам на голову.

Когда стемнело, я натер тела девушки и дяди миртом, чтобы хоть немного отбить запах, свидетельствующий о том, что душа покинула тело. Потом снова прикрыл их коврами.

С помощью экстракта окопника мне удалось закрыть оставленную острогой мальчишки рану на руке. Я наложил на нее тонкий слой сока календулы, чтобы ускорить заживление, и перевязал льняным платком.

Собрав в кулак все свое самообладание, я прошептал Эсфирь:

— Ты когда-нибудь раньше видела мертвую девушку?

Она сидела на скамейке, принесенной с кухни. Плотная мамина мантилья из коричневой фламандской шерсти покрывала ее плечи. Правая рука, обмотанная окровавленным льняным полотенцем, висела между ног, защищая то, что уже было осквернено.

Она не издала ни звука, и я понял, что ее душа спряталась глубоко в теле.

Было ли жестоко задавать Эсфирь подобные вопросы? Плевать: я должен был выяснить, знала ли она ее. И не из пошлого любопытства, как она могла подумать.

Золотая брачная лента девушки все еще хранилась у меня в сумке. Я надеялся, что ее муж выжил и сможет забрать ее.

Дядин перстень с печаткой я поцеловал и убрал в ящик из черного дерева, в котором раньше лежала золотая фольга: я чувствовал, что Эсфирь может быть больно видеть его на моей руке.

Когда мама спросила меня, куда подевалось прежнее содержимое ящика, я решил, что это подходящий момент для разговора с ней.

— Кому было известно о генице ? — спросил я ее.

Она втянула голову в плечи, словно курица, посмотрела на меня как на сумасшедшего и велела не задавать больше вопросов.

Когда колокола собора пробили полночь, мы услышали пронзительный, как у заблудившейся чайки, голос Бритеш, нашей прачки из старых христиан, отчаянно зовущей нас.

Я уже готов был отозваться, когда мама всплеснула руками и сложила их крест накрест.

Я осознал в тот момент, что даже в аду не найду покоя, если братишка попал в лапы палачей, безразличных к внешней красоте или чистоте души.

А еще меня беспокоил вопрос, чье именно лицо изобразил дядя в качестве убийцы на Нетленной Скрижали мусульманской традиции. Я поклялся себе в том, что узнаю, кто эта девушка. Больше, чем когда-либо я был уверен в том, что она — ключ к разгадке.

Ранним утром вторника я понял, что с меня хватит темноты и сомнений. Руки и ноги сводило от необходимости выйти на воздух и подвигаться. В пурпурной предрассветной дымке я решил начать поиски Иуды, Резы и молотильщиков, полагая, что в этот ранний час на улицах будет не так много христиан.