Роберт Харрис - Помпеи

Огни на склонах Везувия тоже угасли; лишь изредка откуда-то взлетали крохотные фонтанчики оранжевых искр. Красные молнии озаряли нижнюю часть черной тучи розоватыми отсветами. Аттилий уже не понимал, в какую сторону движется. Он был совсем один, уставший донельзя. Он увязал в пемзе, а земля дрожала у него под ногами. Акварий отшвырнул погасший факел и упал ничком. Он раскинул руки и остался так лежать, чувствуя, как плечи его медленно накрывает каменная мантия. В этом было что-то успокаивающее, как в детстве, когда он забирался в кровать и заворачивался в одеяло. Аттилий прижался щекой к теплым камням и расслабился. Его заполнило безграничное ощущение покоя. Если это и есть смерть, значит, она не так уж плоха. Аттилий понял, что способен принять ее — и даже обрадоваться ей, как можно радоваться отдыху после целого дня изнурительной работы где-нибудь на аркаде акведука.

Он уснул и увидел во сне, что почва расплавилась, и он вместе с потоком камней летит к центру земли.

Аттилия разбудил жар и запах гари.

Он не знал, сколько проспал. Во всяком случае, достаточно долго, чтобы его почти засыпало. Он лежал в собственной могиле. Запаниковав, Аттилий принялся разгребать пемзу и вскоре услышал шорох скатывающихся с него камней — завал начал поддаваться. Акварий приподнялся, потряс головой, сплюнул, пытаясь избавиться от пыли во рту, и поморгал. Он все еще находился по пояс в пемзе.

Дождь из пемзы почти прекратился — уже знакомое предостережение, — и вдали, почти прямо впереди, Аттилий снова увидел знакомый серп светящегося облака. Только на этот раз оно, вместо того чтобы двигаться словно комета, справа налево, быстро спускалось вниз, растекаясь в стороны. За облаком вплотную следовала полоса тьмы, но несколько мгновений спустя она сменилась пламенем пожаров; огонь нашел себе новую пищу на южном склоне горы. Обжигающий ветер донес раскатистый рокот. Будь сейчас на месте Аттилия Плиний, он непременно сменил бы метафору и назвал это явление не облаком, а волной — кипящей волной красного раскаленного пара, ожегшей Аттилию лицо, да так, что на глаза у него навернулись слезы. Он почувствовал запах паленых волос — его собственных.

Аттилий принялся извиваться, пытаясь освободиться от хватки пемзы, и тут небо озарила кошмарная сернистая заря. Посредине маячило нечто темное, и Аттилий понял, что это и есть город — только освещенный красным светом — и что до него меньше полумили. Стало светлее. Аттилий разглядел городские стены и сторожевые башни, колонны храма, оставшегося без крыши, ряд незрячих окон — и людей. Точнее, тени людей, бегущие в панике вдоль крепостной стены. Видение оставалось отчетливым лишь несколько мгновений, но Аттилий успел узнать Помпеи. А потом свечение медленно угасло и увлекло город обратно во тьму.

Аттилий снял шлем и принялся работать им, словно ковшом, — зачерпывал пемзу и кидал назад через плечо. Через некоторое время он увидел белесые очертания собственных рук. Аттилий перестал копать и в изумлении поднял руки. Казалось бы, ну что тут такого — увидеть собственные руки! И все же акварий не сдержал радостного возгласа. Наступало утро. На свет пытался появиться новый день. И он, Аттилий, все еще был жив.

Аттилий покопал еще немного, вытащил ноги и заставил себя встать. Заново вспыхнувшие огни пожаров на Везувии вернули ему способность ориентироваться. Быть может, это было лишь плодом его воображения, но Аттилий был уверен, что видит очертания города. Перед ним расстилалась слегка холмистая равнина, усыпанная пемзой. Аттилий двинулся в сторону Помпей. И снова он проваливался по колено — грязный, вспотевший, умирающий от жажды, задыхающийся от едкой вони, обжигающей нос и рот. Аттилий предположил, — исходя из того, что городские стены высились совсем рядом, — что он находится где-то на территории порта. А значит, где-то тут должна находиться река. Но пемза засыпала Сарн и превратила его в каменную пустыню. Сквозь завесу пыли по сторонам смутно вырисовывались какие-то невысокие стены. Аттилий подошел поближе и понял, что это не ограда, а здания, погребенные под камнем здания, и что он бредет по улице на высоте крыш. Слой пемзы достигал здесь самое меньшее семи-восьми футов.