Борис Акунин - Планета Вода (сборник)

Дама же ничего не сказала (у нее бессильно отвисала нижняя губа), но промычала что-то благодарственное.

– Я сверху, вы снизу, вот так. Взяли! Осторожнее! – Цукерчек с натугой приподнял кресло.

– Вы русские? – удивился несчастный муж. – А такие милые. – И смущенно хлопнул себя по губам. – Ой, ради бога извините…

– Вы – жертва австрийской русофобской прессы, – попенял ему Ружевич, кряхтя под тяжестью ноши. – Среди русских, как во всякой нации, есть и плохие люди, и хорошие… Так я продолжу, – снова перешел он на русский. – Вы, конечно, человек сильный, кто спорит. Но по-настоящему силен не тот, кто сильнее, а тот, у кого нет слабостей. Поэтому я сильнее вас.

– В чем же, по-вашему, моя с-слабость? – не выдержал Эраст Петрович, медленно спускаясь по ступенькам спиной вперед.

– В сентиментальности. – Цукерчек подмигнул из-за немкиного плеча. – Как я вас тогда, с девочкой-то?

И вдруг с неожиданной силой толкнул кресло вниз, а сам легким рывком перемахнул через перила.

Фандорин увернулся от каталки и хотел было тоже спрыгнуть с крыльца. Далеко Ружевич не убежал бы. Но кресло угрожающе накренилось, толстуха замычала, ее муж завизжал. Делать было нечего. Эраст Петрович повернулся и едва успел ухватиться за поручень. Это замедлило падение, но не остановило его. Пришлось соскочить вниз и принять на себя всю лавину: каталку, даму, да еще и ее супруга, самоотверженно вцепившегося во второй поручень.

Когда Фандорин, перепачканный и помятый, выбрался из кучи-малы, гнаться за Цукерчеком было поздно.

Понадобилось не менее получаса, чтобы преодолеть турбуленцию поверхностного слоя души, где гнездятся суетные, недостойные благородного мужа эмоции: отчаяние, слепая ярость, бесплодные сожаления и кровожадные устремления.

Задача была непростая. Гнусный фокус, проделанный убийцей, произвел в верхних слоях фандоринской души настоящее цунами.

Пришлось выбрать глухой, темный двор, где Эраст Петрович подстелил на землю все равно безнадежно испорченное пальто, сел в позу дзадзэн, смежил веки и долго-предолго повторял мантру, пока к взбаламученной душе не вернулся покой, а вслед за этим не прояснился и разум.

«Цукерчек сбежал! Где его теперь искать, непонятно!» Так кричало отчаяние, распаляемое прочими суетными чувствами.

Когда же пришло спокойствие, разум негромко, но веско сказал: «Думай».

И еще, само собой, выплыло смешное идишское слово из лексикона незабвенного рава Шабтая: «вованзухен».

По классификации еврейского сыщика, так называлась самая трудная разновидность «возухена»: когда нужно не только найти место, где укрывается преступник (wo), но и определить, когда именно (wann) он там будет находиться.

Фандорин помассировал виски, заставив себя вспомнить, что говорил Ружевич по телефону неведомому пану Kobaczewski.

Память у Эраста Петровича была тренированная. Вспомнилось – слово в слово.

«Не знаю, но найду… Как-как? Смешно. Тогда я прибуду в качестве скота нечистого… Не беспокойтесь, найду».

Собеседники явно договаривались о встрече. Wo und wann [12], сказано не было. Но, может быть, удастся вычислить?

« Не знаю, но найду ». Это, вероятно, ответ на вопрос «Знаете ли вы, где…?» – и дальше имя собственное, скорее всего название улицы, переулка, площади, набережной. Цукерчек уверенно сказал, что найдет. Значит, это нетрудно. Но как искать место тому, кто названия не слышал?

Ладно, пока оставим.

Гораздо перспективнее следующий фрагмент. « Ровно? Как дед Мороз с подарками?» Совершенно очевидно, что речь идет о полуночи.

Превосходно. Проблема wann решена. Сегодня, ровно в двенадцать.

Самое интересное дальше.

«Как-как?» – переспросил Ружевич. И со смешком продолжил: – «Тогда я прибуду в качестве скота нечистого…».

Эраст Петрович быстро поднялся. Отряхнул брюки. Посмотрел на чудесное английское пальто, но подбирать его не стал, лишь поплотнее обмотал вокруг шеи шарф. Фандорин не был таким маньяком чистоплотности, как Цукерчек, но ходить по улицам праздничного города трубочистом позволить себе не мог. Ничего, не так уж холодно. Не Сибирь.

Быстрым, спортивным шагом он дошел до конца Славковской улицы и увидел на углу сияющей огнями площади большую пивную с вывеской «Hawelka».

Вошел внутрь. Кельнер так и кинулся ему навстречу. Должно быть, хорошо знал свое дело: сразу оценил покрой пиджака, разглядел жемчужную булавку на галстуке и сверкнувшую золотом запонку. Спросил что-то по-польски, повторил по-немецки: предложил отличный столик в углу, специально зарезервированный для особенных клиентов.