Юлиан Семенов - Горение. Книга 1

— Консерватор и анархист? Две стороны одной медали.

— Вы хотите навязать однозначность. А это погибель для интеллигента.

— Человек, который, как консерватор, зовет сохранить произвол, и человек, разрешающий грабеж, — разве это не одно и то же?

— Консерватор охраняет подлое — согласен. Но анархист с этим подлым борется… Да, верно, глупыми, крикливыми, подчас подлыми методами, но разве они синонимы?

— Это казуистика. Правы мы. Анархисты, кстати говоря, и в тюрьме себя ведут плохо, легко поддаются на вербовку, имена товарищей открывают. Это всегда бывает, когда побудитель борьбы — внешний, когда он на поверхности…

— Сидели в тюрьме?

— Трижды. Не в этом суть. Я вижу — вы ищете, пан Болеслав, но ищете вы не с теми и не то. Хорошо, что вас считают — по вашим книгам

— праведником. Никто не вправе копать, как вы к этому приходите. Я вправе перефразировать: «сквозь тернии — в небо» — «через грязь — к чистоте».

— Это понимаете вы, интеллигент. Ваши ученики не принимают того, без чего для нас нет жизни, пан Юзеф. Да, мы непоследовательны, мечемся, да, у нас нет постоянной линии, мы не знаем, как надо, но мы очень ясно понимаем, что не надо.

— Стрелять в демонстрантов не надо?

— Я выступал против этого в печати.

— Когда стреляли русские солдаты — все выступали. А когда стреляют эндеки?

Дзержинский испугался, что Веселовский ответит резко и разговор нельзя будет продолжать, и он поэтому торопливо добавил:

— Я прошу вас об одном, пан Болеслав, — не поддерживайте нашу «черную сотню». Тогда будет очень трудно спасти ваше имя для будущего.

— И это было, — слабо улыбнулся Веселовский. — И это я где-то читал.

— Может быть, — согласился Дзержинский. — Я не претендую на то, чтобы говорить такое новое, которого раньше не было, — пророки повторяли Иисуса, а он хорошо знал науку жрецов, а что знали те — неведомо. Пан Болеслав, людям требовательным и честным кажется порой, что весь запас знаемого, весь резерв опыта исчерпан, все слышано раньше, все видено. Это перед началом новой работы, поверьте. Это пройдет у вас… Говорить о добре — безделица, добро нужно творить.

Веселовский отхлебнул чая, закурил.

— Вы хотите сказать мне главное и не решаетесь сделать это. Я прав?

— Угадали. По глазам видно?

— По всему видно. Вы слишком мягкий человек для того, чтобы говорить горькие слова.

— Пан Болеслав, я остановил печатание прокламации, направленной против вас.

— Чем я прогневал революционеров?

— Тем, что не выступаете против наших национал-демократических негодяев, против тех, кто аплодирует думе.

— Они предлагают бороться за свободу Польши парламентским путем — что в этом преступного? Дзержинский усмехнулся:

— Я всегда считал, что умный человек не может быть плохим писателем. Странно, возможна, оказывается, обратная связь.

— То есть?

— Талантливым писателем может быть человек с полным сумбуром в голове.

— Значит, я — талантливый болван? И на том спасибо. Хуже было бы наоборот. А может, лучше… Все сказано до меня — нечего колготиться. Читаешь порой древнего, и — удивительно: ищешь в его работах ответы на сегодняшние проблемы. А как древние могут ответить? Они ж метрополитена не видали! Электричества! Представьте, что Геродот или Цицерон увидали летательный аппарат! Они бы с ума свернули. А мы у них ищем ответа на вопрос — «как жить»!

— Плохо вам? — спросил Дзержинский. — Совсем плохо, да?

— А вам хорошо?

— Да.

— Вы не писатель, слава богу — врать не умеете. Хотя есть, увы, писатели, которые не умеют врать — в правдолюбцах ходят. Читать их не читают — скучно, вот они и прут в политику, ниспровергают. А я люблю лгать — поэтому пишу.

— Ну и лгите, — улыбнулся Дзержинский. — Лгите. Я об этом только вас и прошу. Ваша ложь так правдива.

— Не могу взять в толк: неужели только для того, чтобы сказать о прокламации, направленной против меня, вы пришли сюда?

— Вы же Болеслав Веселовский.

— Ах, боже ты мой! Веселовский! Часто я думаю о себе как о человеке, который убедился в том, что ему не совладать с обычной, простой, человеческой задачей — быть инженером, отцом, лекарем, — и замахнулся на великое… Вот и пописываю… Как это у русских?

— «Писатель пописывает, читатель почитывает».

— Да, да. Верно.

— Самобичеванием-то не надо бы заниматься, пан Болеслав. Я ведь пришел к Веселовскому. Это хорошо, что вы не знаете себе цену. Мы — знаем. Поэтому и любим. Вы же Веселовский, пан Болеслав. Веселовский!