Наталья Александрова - Сафари на гиен

Через минуту в дверь заглянула женщина и молча остановилась на пороге, устало опустив руки.

– Садитесь, – кивнул Сергей. – Вы – Анна Давыдовна Соркина?

– Да, – еле слышно ответила та.

На лице женщины, усталом и равнодушном, жили одни глаза. Глаза выделялись, как будто они были совсем не с этого лица. В них тоже было страдание, но они были живыми. Сергей задумался – где он видел такие глаза. И только под конец беседы вспомнил, что глаза эти он видел в Русском музее на картине художника Александра Иванова «Явление Христа народу», когда был там много лет назад на экскурсии в восьмом классе.

Женщина села и ответила на все его вопросы спокойно и подробно, ничуть не смущаясь. Сергей вспомнил, что и ребята, которые выезжали по сигналу на труп, рассказывали, что свидетельница попалась толковая, не падала в обморок и немногословно, но четко отвечала на поставленные вопросы. Мертвую Римму она не боялась, к выпавшему из банки цепню относилась совершенно спокойно. Теперь понятно почему, думал Сергей, она сама биолог.

После его ухода профессор Земляникин заглянул в собственный кабинет. Анна Давыдовна сидела в кресле, закрыв глаза.

– Анна Давыдовна, вам плохо? – испугался профессор.

– Что вы, не надо беспокоиться, просто устала, – она сделала попытку встать.

– Сидите, отдыхайте, – замахал он руками. – Трудно вам при такой работе?

– Кому сейчас легко, – отшутилась она.

– Помнится, говорили вы, что у вас родственники в Израиле, – неуверенно начал профессор, – может быть, вам к ним уехать… совсем, – и, поскольку она молчала, продолжил увереннее: – Голубушка, что вам тут… одной-то? А там все-таки… родственники и, опять же, пенсия какая-нибудь.

– Мне до тамошней пенсии рано, я и до нашей еще не дослужилась. Спасибо вам, Сергей Аполлинарьевич, за заботу, – она тяжело поднялась, – пойду я.

Глядя ей вслед, профессор Земляникин скорбно покачал головой.

Анна Давыдовна вздохнула и закрыла за собой дверь. Славный человек, Сергей Аполлинарьевич, искренне желает ей добра, жалеет… В наше время люди отвыкли от жалости, у каждого свои проблемы, а профессор Земляникин всегда был хорошим человеком. Когда она лежала в больнице, Сергей Аполлинарьевич даже навестил ее однажды, в какой-то праздник, фруктов принес…

Еще с улицы Витя Петренко услышал раскаты зычного командирского баса. Ясно: Мадам на мостике.

Когда он вошел в кабинет, она как раз обрабатывала безответного Судакова.

– Ты, конечно, накладные по пластиковым трубам не подготовил?

– Подготовил, Марианна Валерьянна.

– Тогда, значит, счета для «Трех граций» не оформил?

– Оформил, Марианна Валерьянна.

– Значит, факс в «Мессалину» не отослал?

– Отослал, Марианна Валерьянна.

– А прайс из «Бахчисарайского фонтана» получил?

– Нет, не получил еще.

– Ну, я же знала! Я знала, что у тебя ни черта не сделано! Тебе ничего нельзя поручить! Тебя везде надо подталкивать! В коммерческой структуре так не работают! Ты у меня в шесть секунд вылетишь на улицу.

С каждым ее словом Судаков все ниже и ниже пригибался к столу.

– Но, Марианна Валерьянна, – сделал он жалкую попытку вклиниться с оправданиями.

– Никаких «но»! – припечатала она его пудовым окриком, развернулась на месте и строевым шагом, от которого закачались люстры и задребезжала посуда на полке, направилась в свой кабинет.

– Марианна Валерьянна, – робко пискнула показавшаяся в дверях Людочка Петушкова, – к вам «крыша» пожаловала.

Марианна помрачнела, окинула Людочку суровым взором, распахнула дверь своей «парилки», как называли ее личный кабинет подчиненные, и, чуть ниже, чем обычно, бросила:

– Зови.

В «парилку» проследовала традиционная «тройка»: бригадир Денис, пошустрее, посообразительнее и поменьше ростом, чем его коллеги: Вася – здоровенный, широкоплечий, неповоротливый с виду, в недавнем прошлом – борец-тяжеловес; и Андрей – тощий, сутулый, с землистым цветом лица и пустыми невыразительными глазами. Его рыбий взгляд почему-то наводил на всех ужас. От него веяло таким холодом, что Люда Петушкова вздрогнула и закрыла форточку.

– Ну его, – сказала она Судакову почти шепотом, – я что-то так этого худого боюсь!

– Да брось ты, – Судаков встал из-за стола и потянулся, хрустнув пальцами, – я нашу Мадам боюсь гораздо больше: я на Мадам поставлю десять к одному. Давай-ка, пока они там отношения выясняют, кофейку дернем. Вот и Витька с нами выпьет, а он небось и печенья принес.