Наталья Александрова - Поющие в коровнике

Геша снова зашептал ему на ухо, а потом показал деньги. При виде такой суммы глаза у Николаши зажглись ярким светом, он почесал в затылке и сказал, что он-то бы согласился, но вот напарник его, Вова, человек очень принципиальный. Геша показал Вове его часть денег, но Вова стоял насмерть – никак нельзя, опасно.

Пришлось прибавить, и Вова преодолел свои опасения.

– В случае чего – мы знать ничего не знаем! – твердо сказал Николаша. – Документы все в порядке, мы ее и забрали.

– Вы, главное, ее в покойницкую определите! – суетился Геша. – Деньги отработайте!

– Ой, плохо! – вспомнил Вова. – Сегодня же Кондратьевна дежурит!

– Ладно уж, Кондратьевну я на себя возьму!

С этими словами Николаша ловко положил меня на носилки и прикрыл серой простыней, от которой воняло дезинфекцией.

– Не боись, – сказал Вова тихонько. – Она чистая, мы сегодня первый рейс делаем.

И на том спасибо!

Пожилой водитель труповозки курил возле машины.

– Куда вы ее головой-то вперед пихаете? – заворчал он. – Никакого к покойнице уважения…

– Не пыли, Васильич, не в церкви! – хохотнул кто-то из санитаров, кажется, Николаша. – Ничего с этой покойницей не сделается!

– Отчего померла-то? – полюбопытствовал водитель.

– Да написали, что от сердечной недостаточности, – объяснил Николаша. – А только я думаю, что передоз.

– Ясное дело, – вздохнул водитель, – с чего это у молодых вдруг сердце отказывает? Перекололась или перенюхалась. Ох ты господи, что люди сами с собой делают!

– Уж это точно, – фыркнул Николай, осторожно устанавливая носилки в машине.

– А что это вы такие веселые? – с явным подозрением спросил водитель. – Успели уже принять? У людей горе…

– Да какое горе! – вступил в беседу второй санитар. – Они уж поминки справляют!

Водитель выругался сквозь зубы и рывком тронул машину с места, отчего я, зазевавшись, едва не слетела с носилок. Санитары без особенных церемоний водворили меня на место и бросили сверху колючее жесткое одеяло. Водитель, к счастью, ничего не заметил. Ехали недолго – в Третью городскую больницу, санитар Геше сказал, что она сегодня дежурная. Я понятия не имела, где там морг, да и какая разница? С приятелями мы договорились, что они будут ждать меня утром возле больницы на машине, а кто-то один принесет одежду к моргу, потому что на мне, кроме джинсов и тоненького свитерка, ничего не было, даже носков, не говоря уж об обуви.

Машина притормозила у шлагбаума, водитель крикнул что-то дежурному, и мы въехали на территорию больницы. Водитель привычно помянул матушку, объезжая лужи на разбитом асфальте, Николаша от толчка подпрыгнул и стукнулся головой.

– Не дрова везешь, Васильич! – рявкнул он. – Люди ведь!

– И где тут люди? – невозмутимо ответил Васильич. – Одни покойники.

– А мы?

– А вы не люди, вы нехристи, – обстоятельно разъяснил водитель. – Разве ж нормальный человек на такую работу устроится?

– А сам-то! – обиделся Николаша.

– Я – при машине, покойников не касаюсь…

Чувствовалось, что разговоры такие ведутся между ними часто и собеседники привыкли, отвечают друг другу по инерции, без особенной обиды. Машина развернулась и встала. Санитары споро подхватили мои носилки и вынесли на улицу, потом заскрипела дверь, и даже через одеяло пахнуло ужасным запахом – сладковатым, тошнотворным и еще какой-то ядовитой химией.

– Раиса Кондратьевна! – уважительно крикнул Николаша. – Принимайте жмурика!

– Сколько раз говорила, – раздался рядом низкий хриплый голос, – при мне покойников никак не обзывай. Надо говорить – тело…

– Да какая разница? – тараторил Николаша. – Что это вы, Раиса Кондратьевна, вечно ко мне придираетесь, вечно прикапываетесь. То не так и это не этак!

Между делом они ловко переложили меня на каталку, причем я замерла, вытянувшись и прижав руки плотно к телу, чтобы не болтались. Голоса Николаши и неизвестной мне Раисы Кондратьевны отдалились, слышалось только пыхтение Вовы. Вот скрипнула дверь, каталка протряслась по металлическому настилу и остановилась.

– Приехали! – шепотом сказал санитар. – Конечная, просим освободить вагоны!

В большом помещении было темно, только далеко в стороне под потолком светила лампочка вполнакала в самодельном жестяном абажуре. И в этом неверном слабом свете я разглядела столы, прикрытые белыми простынями. Простыни были короткие, столы тоже, так что торчали голые ноги, и у некоторых были привешены к большому пальцу картонные бирки. Мне стало жутко.