Алексей Котов - Теплыми руками

Я еще раз осмотрел торт. С ним определенно нужно было что-то делать: или съесть самому или скормить тому «голубю», который погромыхивая гулливерской связкой ключей, прохаживался в коридоре. В конце концов, скорее всего от скуки, я склонился в сторону рыночных отношений. После недолгих переговоров через дверную кормушку времен Лаврентия Берия, мне удалось обменять остатки кондитерского изделия на пару сигарет. Сделка прошла успешно. Но уже через час в конце коридора шумно и энергично заработал сливной бачок. Когда это перестало меня веселить, я подошел к окну и задумался о своем теперешнем положении.

В игре следователя что-то явно не ладилось. Об этом мне поведала истерика, на которую мне довольно легко удалось спровоцировать Светлану Шарковскую. Как известно, женский крик — всегда признак слабости. Но для дальнейших рассуждений мне не хватало фактов и знания событий.

Ближе к вечеру ко мне в камеру пришел вчерашний вежливый милиционер. Он попросил меня собрать свои вещи, проводил к выходу и на прощание пожелал всего доброго.

Едва переступив порог КПЗ, я едва не был растерзан толпой восторженных людей. Первой женщиной повисшей у меня на шее была адвокат Надежда Шарковская. Моя жена Раечка, веселая и счастливая, на радостях согласилась потерпеть эту сцену целых пять секунд, а потом ревниво оттерла адвоката в сторону.

Окинув взглядом собравшуюся толпу, я с удивлением подумал о том, как много у меня прекрасных друзей. Пришел даже «кадровик», женолюб и закоренелый бюрократ Гриша. Он мял в руках кепку и затравленно посматривал на Надежду Шарковскую. Здесь же был главный редактор Федор Иванович. Он размахивал свежим номером своей газеты, проповедуя толпе свободу слова. Коля стоял в стороне и, потупившись, рассматривал свои ботинки. Когда я поздоровался с ним, он радостно улыбнулся и в его больших, грустных глазах появились слезы. Что же касается остальных собравшихся, то подавляющее их большинство составили многочисленные Раины родственники. Моя молодая жена подняла на ноги всех, кого только смогла. Уверен, что ее объяснение произошедшего со мной было, мягко говоря, не объективным. Этот вывод я сделал после того, как заметил, что кое-кто из родственников, включая женщин, пришли к воротам КПЗ, бережно прижимая к груди революционные булыжники.

Ближе к вечеру торжество по случаю освобождения невинно осужденного (точнее, не совсем гуманно допрашиваемого подследственного) незаметно переросло в дружескую попойку. Я узнал много нового и интересного. Оказывается, после визита ко мне адвокат Надежда Шарковская развила самую бурную деятельность. Первое, что удалось сделать темпераментному адвокату, — вытащить на свободу Колю. Под ее чутким руководством там же, в камере, мой друг симулировал сердечный припадок. Несколько опоздавший к началу представления врач «скорой» был вынужден забрать Колю в реанимацию. Как я полагаю, дело опять не обошлось без спекулятивного обвинения в попытке изнасилования должностного лица находящегося при выполнении своих адвокатских обязанностей другим должностным лицом, находящимся при выполнении черт знает чего.

Затем Надежда Шарковская посетила редакцию. Результатом визита стала статья, написанная Федором Ивановичем и появившаяся в газете (на первой полосе!) на следующий день. Я не берусь с точностью пересказывать ее содержание, но вкратце суть статьи сводилась к следующему: выдающийся писатель-диссидент (он же философ-моралист и правозащитник) брошен в подвалы местного милицейского гестапо и подвергается там нечеловеческим пыткам. Что ж, с этим было трудно не согласиться… Но вот дальше в статье приводились факты, мягко говоря, взятые с потолка. Не сомневаюсь, что вторую часть статьи сочинила сама Надежда — так излагать мою биографию мог только человек знающий меня исключительно понаслышке и думающий во время ее написания о чем угодно, только не об умственных способностях своего героя. Изображенный в статье весьма активный идиот не защищал разве что пингвинов от мороза в Антарктиде. Лично мне это очень не понравилось. Но что касается родственников Раи, то с тех самых пор они испытывают передо мной чувство едва ли не полубожественного благоговения.

Следующей жертвой Надежды пал вождь институтского отдела кадров Гриша. Трудно себе представить каким моральным оскорблениям был подвергнут сей женолюбивый тип, но то, что я увидел перед собой на вечеринке, было, пожалуй, только третью прежнего бесшабашного Гриши. Его душевная травма была настолько огромна, что Гриша мог смотреть (да и видеть тоже!) только на адвоката Надю Шарковскую. Он молча поглощал спиртное и часто мигал желтыми, кошачьими глазами. В ночь перед моим освобождением, Надежда, опасаясь визита милиции, ночевала у Коли дома. Гриша простоял под окнами до утра. Портфель со списками дачников он прижимал к бюрократической, пухлой груди.