Наталья Александрова: Дар бессмертия

– Вот, кстати… – Старыгин сделал вид, что он что-то вспомнил. – Где я могу найти эту журналистку, Арипову, кажется? Она-то твердо уверена, что картину нарисовал некто, побывавший в ваших местах. Как бы не написала об этом в газете, уж очень нетерпелива…

Вероника Васильевна недовольно поджала губы, но все же продиктовала ему телефон и адрес газеты.

Шукран он в помещении газеты нашел быстро. Она сидела на столе рядом с лохматым парнем, оба с увлечением читали какой-то листок, причем Шукран ожесточенно чиркала его красным фломастером.

Она увидела Старыгина сразу же, но сделала вид, что не заметила его, и еще теснее придвинулась к парню.

«Как маленький ребенок, честное слово!» – с досадой подумал Старыгин, пробираясь между столами.

– Вы ко мне? – синие глаза сверкнули ледяным светом.

– К тебе, – жестко ответил Старыгин.

– Вам есть что сказать мне по поводу картины? – Она высоко вздернула подбородок и тряхнула волосами, так что они задели парня по лицу, и тот опасливо отодвинулся.

– По поводу картины что-либо говорить пока рано, но у меня есть деловое предложение насчет статьи. Будет большой резонанс.

Лохматый парень внимательно наблюдал, какими взглядами обмениваются Шукран со Старыгиным, потом хмыкнул и отошел от стола.

– Слушаю, – она даже не предложила Старыгину сесть, но он решил не обращать внимания на капризы взбалмошной девчонки.

Он вполголоса изложил ей историю со строительством химкомбината и обрисовал недалекое будущее города Беловодска и всего района, ни словом не упоминая о Чаше.

– Разумеется, я об этом слышала, – с досадой сказала Шукран, – но о чем тут можно писать? Все и так всё знают, знают также, что этот Прохор Угрюмов хорошо подмазал всю нашу областную администрацию. Что бы я ни написала, все уже решено. Да и статью никогда не напечатают…

– Значит, тебе все равно, что будет с городом, с твоей родной степью? – зашипел Старыгин, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. – Значит, скакать на лошадке, называя себя дочерью степей, – это одно, а защищать эту степь от гибели, помнить о предках – это совсем другое? Я думал о тебе лучше…

Ух, как она на него посмотрела! Синие глаза испустили две молнии, странно, что они дырки в Старыгине не прожгли.

– Я думал, что ты – журналист, – продолжал Старыгин, на которого ее взгляды не произвели особого впечатления, – но, раз ты не хочешь помочь, я найду другого. Кто-нибудь обязательно согласится… Молодой человек! – окликнул он лохматого парня, ошивавшегося неподалеку. – Вы тоже сотрудник газеты? Можно вас на минуточку?

– Постой! – встрепенулась Шукран. – Я согласна!

Статья Шукран, которую она сумела протащить в ближайший номер, минуя главного редактора, наделала много шума, поскольку была написана очень резко, и все неприглядные вещи и поступки назывались в ней своими именами. Люди забеспокоились, поскольку загрязнение реки касалось их непосредственно, это после появления статьи поняли даже самые инертные. Масло в огонь подлило то, что главный редактор газеты после публикации со скандалом уволил Шукран Арипову, а ее коллеги сделали все, чтобы этот факт стал как можно шире известен. Шукран называли борцом, смелой и решительной женщиной, честной журналисткой. Администрация была вынуждена отреагировать и назначила встречу Прохора Угрюмова с жителями Беловодска.

На площади возле памятника доктору Каменскому за ночь соорудили трибуну. На ней стояли выбранные горожанами представители общественности, наиболее уважаемые в городе люди – учительница Варвара Александровна, главный врач больницы доктор Вишневский и участковый уполномоченный милиции капитан Степанов. Перед трибуной уже толпились взволнованные городские жители. Ждали областное начальство и самого Прохора Угрюмова.

Старыгин и Шукран протиснулись в первые ряды зрителей, чтобы видеть все происходящее.

Время тянулось, но гости из центра заставляли себя ждать – то ли застряли на степной дороге, то ли расчетливо готовили свое появление.

Наконец показалось несколько черных машин, они эффектно развернулись и остановились перед трибуной.

Из первых двух машин высыпали охранники, мрачные парни в черных костюмах и черных же очках. Они растянулись цепью перед трибуной и застыли, как манекены в витрине одежного магазина. Под черными пиджаками явственно прорисовывались пистолеты.

Затем распахнулись дверцы последней машины, и из нее показались двое – худощавый мужчина лет сорока, с коротко стриженными седоватыми волосами и неуловимым взглядом опытного администратора, и грузный, одышливый человек – довольно молодой, но выглядевший старообразно, в черной тройке, с маленькими пронзительными глазками.