Дарья Калинина - Луч света в темной коммуналке

– Ну ты, с-с-скотина! Уходи!

Но тут из-под брюха чудовища раздался такой задорный детский смех, что Дима сразу понял – опасность миновала. И нет никакого зверя, это всего лишь шкура, и что под шкурой скрываются три молодых хулигана, трех, семи и десяти лет.

– Развели! Мы его развели!

Старший поставил себе на плечи среднего, средний усадил на закорки младшего, и все вместе они накинули на себя шкуру медведя. Шкура была самая настоящая, с мордой, лапами и даже небольшим хвостом. Видимо, это был подарок Ларионовым от их родственников из глубинки, где до сих пор водились такие вот медведи. Дети были в полном восторге от того, как здорово им удалось напугать взрослого дядю. Они остались в засаде возле дверей, карауля возвращение следующих жильцов, а Дима получил возможность отдышаться и пройти дальше к себе в комнату.

Но не успел он прийти в себя и сделать несколько шагов по длинному коридору, как из комнаты Гаврилыча вытянулась волосатая рука, которая буквально втянула Диму к себе. Одного взгляда хватило, чтобы понять – Гаврилыч был пьян в стельку. И пил он уже давно. Стол был буквально уставлен пустыми бутылками. Тут были бутылки от водки, пива и даже мадеры. Похоже, к Гаврилычу приходила дама, которую он и угощал десертным вином.

– При… присаживайся!

Гаврилыч несколько раз пьяно икнул и толкнул Диму к столу. Сам тоже шагнул следом. Бутылки задребезжали, когда грузное тело Гаврилыча навалилось и качнуло стол. Хозяин принялся шарить среди бутылок, потом, не спрашивая, налил Диме в стакан чего-то мутного и пахнущего гвоздикой, мятой и перцем, плеснул себе и тут же выпил.

– Разговор к тебе есть. Пей!

Дима сделал вид, что пригубил. Но едва сунул нос в стакан, как содрогнулся. И как можно пить такую гадость? Он поднял растерянный взгляд на Гаврилыча. Тот пьяно покачивался, не спеша начинать свой разговор. И Дима в очередной раз подумал, что жизнь в коммунальной квартире имеет помимо плюсов еще и минусы. Вот, скажите, зачем он продолжает жить в этой огромной и шумной питерской коммуналке на Петроградской стороне? Да, конечно, центр города. Выйдешь, вот тебе и Большой проспект, вот тебе и Большая Пушкарская. Магазины, бутики, променад и все такое. Но если вспомнить все остальное, то лучше перебраться в студию где-нибудь на окраине. Выглянешь утром из окна, а вокруг сплошные поля новеньких сверкающих разноцветными красками многоэтажек. Одна другой выше. Одна другой краше. Красота! Глянешь вниз, аж дух захватывает от высоты и обилия припаркованных машин под домом. А тут что? Максимум пять-шесть этажей, и все. И машины стоят где-то на улице, в зеленый двор им ходу нет.

Но Дима знал, почему не съезжает. Да, квартира была коммунальной, но все жильцы жили тут по много лет. Почти всех их Дима знал еще с детства. Родители привозили его к бабушке с дедушкой на все выходные, а также зимние, весенние и осенние каникулы. Если Диме случалось заболеть, то лечился он тоже у дедушки с бабушкой. Так что с обитателями коммуналки он был знаком столько, сколько помнил самого себя. Кто-то из них женился, кто-то умирал, но уезжать почти никто не уезжал. И Дима за эти годы фактически сроднился с ними. И тоже уезжать от этих людей не собирался.

Хороший сосед ближе дальнего родственника.

Вот и Гаврилыча, сильно пьющего последние годы, Дима помнил еще работящим мужиком. Вот только в девяностые его завод закрылся, работы не стало, и Гаврилыч как-то растерялся. Стал выпивать, чтобы хоть с помощью спирта смягчить общую несправедливость, происходящую в стране. Сначала пил немного, потом больше. Была у него женщина, ушла от него, когда стало ясно, что Гаврилыч пристрастился к водке уже основательно и порывать с ней не собирается. Последующие дамы сердца хоть и появлялись периодически, но каждая новая выглядела все потрепанней и страшней своей предшественницы.

Но Дима помнил Гаврилыча еще нормальным дядькой. И тот помнил, что Дима его таким помнил. И ценил. И даже любил его за это по-своему.

– Слушай меня, Димка, – произнес Гаврилыч, когда оказалось, что мутного и пахучего напитка в бутылке больше не осталось. – Есть у меня один кореш… Не кореш, а так… Знакомый, выпиваем мы с ним вместе.

Других «знакомых» у Гаврилыча нынче и не водилось, так что мог бы и не говорить.

– У него есть теща… Щас я тебе ее фотку покажу.

И Гаврилыч и впрямь извлек из кармана страшно потрепанную временем бумажную фотографию, на которой была запечатлена большая семья. Дима насчитал семь человек взрослых и пятеро детей. Две девочки-близняшки лет по десять выглядели какими-то зашуганными. За ними стоял мальчик чуть постарше, наверное, их брат, и еще один мальчик был совсем маленький, он сидел на коленях у усатого старика в первом ряду. Пятый мальчик привлек к себе внимание Димы, потому что он разительно отличался от остальных членов этой семьи. Все они были типичными русаками, а этот ребенок был брюнетом, с чуть раскосыми азиатскими глазами, плоским лицом и широкими скулами.