Александр Охотин - Киллер для Айболита

Заняв свое место в вагоне, я глубоко задумался. Естественно, о том, как мне жить дальше. Судьба Стрижа, ввиду его злопыхательского характера и постоянных угроз в мой адрес, меня не волновала. Мысли в моей бедной голове крутились все больше вокруг того, как самому выпутаться из неприятностей. Конечно, самым умным решением было бы, нейтрализовав Стрижа, отобрать у него деньги, добраться до Токио и явиться в наше консульство или представительство, что там у них, требуя срочно вернуть меня на родину, пока я не пал невинной жертвой разборок русской мафии. Другое дело, что в этом случае жертвой автоматически становилась Ксения. Кинай, повторяю, не производил впечатления человека, бросающего слова на ветер.

Конечно, можно было попытаться убедить себя, что меня совершенно не касаются проблемы хорошенькой стриптизерши из «Хэйрози-клаб», с которой я провел вместе всего несколько часов, и то не наедине, а в ресторане пресловутого дядюшки Хэйрохито. Но я и пытаться не стал, заранее зная, что ничего из этого не выйдет. Почему-то для меня всегда было проще рискнуть собственной шкурой, чем подставить кого-то под удар. Тем более если этот кто-то — чертовски симпатичная девушка. Я тяжело вздохнул, прощаясь с прекрасным вариантом собственного спасения, выпросил у, задремавшего было, Стрижа сигарету и принялся думать дальше.

В любом случае убивать Зиму я не собирался. То, что киллера прикончит если не братва Зимы, то заметающий следы Кинай, было ясно как божий день, наступающий за окном поезда, несущего нас на север. Интересно, а понимает ли Стриж, что живыми мы теперь не нужны никому, независимо от того, как пройдет намеченная операция? Бросив взгляд на него, я сморщился и покачал головой. Человек с таким лицом вряд ли смог бы уяснить и более очевидные вещи. Стриж громко храпел во сне, преисполненный готовности справиться с поставленной перед ним задачей. «Энтузиаст», — усмехнулся я, глядя на проносящиеся мимо деревья. При этом я с грустью думал о тополях родного города, оставшегося где-то далеко на западе. Почки на ветвях деревьев, наверное, уже набухли и замерли в ожидании тепла, готовые по команде солнечных лучей выбросить в прозрачный весенний воздух зеленые копья липких листочков… Так вот она какая, ностальгия, понял я, норовя вытащить из кармана Стрижа сигаретную пачку и надеясь заглушить никотином тоску по Родине.

— Чего тебе, а?! — заворчал вторично разбуженный Стриж, хватая меня за руку. — Постыдился бы, карманник-самоучка! А еще доктор! Ай-ай!

Прочитав мне нотацию и выдав пару сигарет, он снова впал в счастливое забытье, чмокая губами и пугая соседей по вагону самозабвенным храпом. Немного погодя уснул и я.

Проснулся я уже на Хоккайдо, так и не выяснив, каким образом наш поезд умудрился преодолеть пролив Цугару, разделяющий Хонсю и Хоккайдо. Стриж, правда, принялся толковать что-то о железнодорожном пароме, доставившем нас через пролив, но я слушал его в пол-уха. Гораздо больше меня интересовали сейчас две вещи. Во-первых, это был снег, покрывающий все обозримое пространство за окном вагона. Он летал в воздухе крупными хлопьями и невольно наводил на мысль, что в одной рубахе и джинсах я имею все шансы погибнуть от переохлаждения. Представив, какое удовольствие сей факт может доставить Стрижу, я загрустил. Во-вторых, грустя, я активно интересовался содержимым большой спортивной сумки, в которой ковырялся Стриж, доставая теплые вещи. Внимательно изучив ее содержимое и решив, что кожаную на меху куртку этот жлоб мне ни за что не отдаст, я сосредоточился на толстом вязаном джемпере.

— Стриж. — сказал я, издалека начиная атаку на вожделенный джемпер, — Ты в детстве по ночам конфеты под одеялом не трескал случайно?

— Нет вроде. А что? — поинтересовался он, продолжая копаться в сумке.

— А то, — отрезал я, — что как-то не по-товарищески получается. Ты, значит, сейчас напялишь на себя все эти шмотки, а я буду трястись на морозе, как овечий хвост? Посмотри за окно, там же лютый минус! Вон, снег везде лежит!

— Да, — с явным наслаждением подтвердил Стриж, выглядывая в окно, — там холодно, — и снова засунул нос в сумку, — Только не пойму, Айболит, при чем здесь мое детство?

— Как при чем? — удивился я. — Если человек вырос таким жадным, что даже не может одолжить своему замерзающему приятелю старенький джемпер, — я потянулся к джемперу, и Стриж шлепнул меня по руке. — то, — продолжил я, морщась от боли, — это неспроста. Такую жадность надо вырабатывать в себе годами, начиная с детских лет, тренируюсь под одеялом с конфетами, утаенными от товарищей.