– Так ты собираешься все ему рассказать?
– У меня нет другого выхода, Элли. Я больше не в состоянии так жить!
– Чем я могу помочь тебе?
– Расскажи об этом Рокси Мэллой. – Теперь Морин смотрела мне прямо в глаза. – Ради памяти Гертруды я должна доказать ее коллегам, что она преданно хранила верность идеалам АДРЧФ. Передай Рокси, что я не могу выразить, как жалею обо всем случившемся.
– Непременно! – Я встала. – Надеюсь, Морин, что со временем ты успокоишься и забудешь эту историю.
– Даже если бы Гертруда осталась жива, наши отношения никогда бы уже не были такими, как прежде. Разбитая дружба – все равно что разбитая посуда: сколько ни склеивай, а трещину не уничтожить.
– Морин, сэр Роберт тебя очень любит. Он тебя простит.
Я спустилась вниз, сказала сэру Роберту, что жена хочет его видеть, и спросила, могу ли позвонить. Он показал мне телефон в дальнем конце холла и заковылял по лестнице. Набирая номер, я слушала, как шаги баронета затихают печальным многократным эхом.
Трубку снял Фредди. Больше всего на свете мечтая очутиться дома, я сказала кузену, что мне надо кое-куда заехать, так что если не появлюсь в ближайшие полчаса, пусть спешит на выручку. Все это прощебетала беззаботным тоном, поскольку не предполагала никаких осложнений. Не настолько же я глупа, чтобы заявляться в львиное логово, когда львы дома, да еще голодны. Правда, в ту минуту со здравым смыслом у меня было не все в порядке. После визита в спальню Морин на меня нашло отупение.
Удаляясь от Помрой-холла, я была уверена лишь в одном: сэр Роберт и его супруга не убивали миссис Гигантс. Оставалось убедиться в том, что смерть Гертруды – нелепая случайность, и я повернула прочь от родного дома, устремившись к «Высоким трубам».
На улице вовсю хлестал дождь. Особняк таращился на меня пустыми глазницами темных окон: сестрицы Миллер укатили на собачью выставку. И отлично! Я прекрасно могла обойтись без них – запасной ключ под цветочным горшком крепко засел в моей памяти.
Я отыскала ключ, прокралась на кухню, и стены будто надвинулись со всех сторон, зловеще и угрожающе. Проникнув в холл, я нашарила выключатель. Помещение залил яркий свет, но от неприятного ощущения не избавил. Казалось, что из-под лестницы, из темных углов за мной с недобрым интересом кто-то наблюдает. Мне не нравилось, как дом старательно делает невинный вид, одиноким эхом разносит мои шаги, дабы никто не догадался, о чем это шушукаются его стены. Хотя, по справедливости, можно ли осуждать его за это? Я ведь была ничем не лучше грабителя. Такой же преступницей, как и Морин Помрой. Я сняла мокрый плащ и оставила на вешалке в холле, потом скинула промокшие туфли и от неожиданности попятилась, когда плащ то ли Женевы, то ли Барселоны соскользнул с вешалки, а за ним последовала фетровая шляпка.
Я водворила их на место, чувствуя, как гулко бьется сердце, и поискала в себе силы, чтобы войти в кабинет и вновь пережить то жуткое мгновение, когда обнаружила Гертруду Гигантс на полу подле опрокинутой стремянки, в компании с совком и метелкой. Но так и не нашла.
Вместо кабинета я отправилась в гостиную, которая манила темным провалом открытой двери. Комоды и кресла глазели на меня с таким видом, что было ясно: стоит переступить порог, как они кинутся ябедничать хозяевам. На всякий случай я остановилась в дверях и постаралась представить тех, кто присутствовал на заседании Домашнего Очага. Женева и Барселона Миллер, сэр Роберт и Морин Помрой, полковник Лестер-Смит, Том Эльфусс и Кларисса Уитком. Призраки послушно расселись по своим местам. Их лица и тела обретали плоть, голоса гулко разносились по дому по мере того, как память услужливо подсказывала все новые детали. По спине у меня побежали мурашки, руки стали липкими, словно их вымазали клеем.
О чем эта комната пыталась мне сообщить? Может, призрак миссис Гигантс подталкивал меня к разгадке? Или всему виной портрет Джессики с сиреневым бантом между ушей и громадным рубином на лапе? Терьерша выглядела как живая, казалось, она зальется негодующим тявканьем, если я вздумаю пошевелиться.
Внезапно я перенеслась в гостиную Мерлин-корта. Наяда невозмутимо потягивает херес, хрустит печеньем, я ставлю свой стакан на каминную полку и смахиваю фарфорового пуделя… И тут на меня нашло запоздалое озарение, почему я тогда не могла оторвать глаз от пола. Осколки фарфоровой собачки пробудили в моей памяти некое воспоминание. И именно поэтому, не отдавая себе в том отчета, я вернулась в «Высокие трубы». Еще несколько деталей мозаики встали на свое место. Я судорожно рылась в памяти, пытаясь припомнить что-нибудь еще. Так бывает, когда вдруг забудешь какое-то слово, а оно вертится у тебя на языке, раздражая и лишая душевного покоя. Лучшее средство вспомнить проклятое слово – отвлечься.
Читать дальше