Барбара Маккафферти - Гвоздь в пятке

Когда я наконец обрел равновесие, Эммелин повисла у меня на шее и зашлась в рыданиях. Мне даже, грешным делом, подумалось, что скорбь несколько затянулась. Убей кто меня, такого обилия слез не дождаться, уверяю вас.

Как и при первой нашей встрече в офисе, громадные очки Эммелин в чудовищной оправе болтались у нее на шее. Это я могу утверждать со всей определенностью, поскольку, пока подслеповатая дама рыдала у меня на груди, оправа чуть не сломала мне ребра.

– Ну-ну… – пробормотал я, похлопав Эммелин по спине. – Ну-ну… – Понятая не имею, что это может означать, но, кажется, в подобных ситуациях так положено.

Видимо посчитав, что моя рубашка в достаточной степени намокла, Эммелин подняла голову.

– Ох, простите, – всхлипнула она и уже знакомым жестом провела по волосам. Сегодня у ее французского хитросплетения вид был не из лучших. Жгут сбился на сторону, а несколько черных прядей на затылке еще и встали торчком, так что Эммелин слегка смахивала на престарелого панка. – Я… ох, просто поверить не могу, что Пушка больше нет! Он был такой юный!

Я молчал как истукан. И неудивительно. Если уж мне плохо даются соболезнования по поводу смерти людей, то где найти слова утешения для особы, убивающейся по коту?! В общем, следуя за Эммелин, я лишь удрученно качал головой и изо всех сил морщился, изображая скорбную мину. Втихаря потирая ноющую грудь.

Мебель в гостиной я бы на глазок отнес к эпохе Колумба. С глобальным декоративным мотивом «кошки».

Кошки, клубком свернувшиеся на диване; кошки, восседающие на книжных полках; кошки, растянувшиеся на телевизоре. По-моему, здесь были представители всех известных мне кошачьих пород. Тигровые, персы, сиамские… и еще черт знает какие. Один даже бесхвостый. Я топтался посреди этого кошачьего царства и все пытался понять, как ей, ради всего святого, удалось заметить отсутствие Пушка?!

Все пространство, свободное от живых котов, Эммелин заполнила фарфоровыми кошечками и котятками. Разнокалиберные фигурки красовались на журнальном столике, на допотопном комоде, на специально развешенных для этой цели по стенам полочках. А над телевизором хозяйка водрузила, так сказать, семейный портрет. С громадной фотографии в резной раме на меня таращились двенадцать усатых созданий. Я вытаращился в ответ. Интересно, какая из этих жутких морд принадлежала почившему Пушку?

Стоило мне переступить порог гостиной, как все коты и кошки разом недовольно уставились на меня. Некоторые, вздернув хвосты трубой, с королевским видом даже удалились из комнаты. Остальные не двинулись с места.

Вот когда я понял, каково живется мышам!

Оказавшись в гостиной, я обратил внимание еще кое на что. Эммелин, помнится, жаловалась, как это сложно – менять двенадцать подстилок для кошачьего туалета. Так вот. Проблема явно достигла своего пика. У меня заслезились глаза. И с этой секунды, прежде чем сделать шаг, я сначала тщательно осматривал пол.

– Он… он здесь… – прокаркала Эммелин.

Я двинулся следом за ней и, как выяснилось, отнюдь не зря пялился себе под ноги. Лохматые твари так и вертелись у самых ботинок – и не заметишь, как наступишь на чей-нибудь хвост.

Эммелин распахнула дверь в ванную и отступила, пропуская меня вперед. Я чуть не застонал. После карамельно-розового я больше всего ненавижу тот пронзительный, неестественный цвет, который почему-то называют цветом морской волны. А тут все: пластиковые занавески, кафель, краны и туалетные принадлежности, – абсолютно все было цвета морской волны. Даже на обоях плясали крошечные сине-зеленые котята. Это ж сколько магазинов пришлось обегать, чтобы отыскать такой рисунок! А заодно и три керамических крючка для полотенец в виде кошачьих мордочек.

Если ванная Эммелин и не возглавила мой список самых отвратительных ванных комнат, то уж в первую пятерку попала точно.

Прижавшись к дверному косяку, Эммелин едва не наступила на сиамского кота, который вознамерился не выпускать меня из виду.

– Бедный Пушок… Бедняжка… Пушочек мой… – Эммелин промокнула глаза. Вовремя, кстати сказать, промокнула. С ресниц уже стекала тушь, прокладывая черные дорожки по щекам. – Он… он та-ам… – добавила она с горестным всхлипом, ткнув пальцем в занавеску.

Я отодвинул сине-зеленую штору. В такой же сине-зеленой ванне покоился громадный белый перс. Он был похож на большую пушистую игрушку – ну, знаете, из тех, которыми нынче почему-то модно украшать кровати в супружеских спальнях. Вот только вид у этой игрушки был не из самых привлекательных. Глаза остекленели, а пасть слегка приоткрылась. Видимо, свой смертный час Пушок встретил в расстроенных чувствах.