Ольга Степнова - Своя Беда не тянет

— Вы что… это пьете? — удивился я, изучив бутылку на просвет. Внутри блестела коньячного цвета вязкая жидкость.

— Это, сынка, почище любого коньяка будет! Тут этого добра в квартире навалом! Вроде, говорят, лекарство, но градусов восемьдесят будет! Букет! Послевкусие! И никакого похмелья. Удивительный продукт!

— Да, да, — поддакнул Плюшко, — очень симпатичный напиток! Настоян на целебных травах.

— Слушайте, но тут же написано: чайную ложку после еды. А вы его глушите.

— Помилуйте, — возмутился Плюшко, — мы и так чайную ложку, и конечно, после еды. Наливай! — скомандовал он Мальцеву. Мальцев с точностью аптекаря накапал в рюмки равное количество «Иммуномодулятора».

— За поэзию! — поднял рюмку Плюшко.

Как ни странно, дед расслышал тост и усмехнулся:

— Со стихами Елизар завязал, взялся за прозу.

— Что вы говорите? — проявил Плюшко горячий интерес. — Детектив? Любовный роман? Чем порадуете?

Так и не присев, они одновременно выпили и одновременно закусили, будто исполняли эстрадный номер и долго репетировали синхронность движений.

— Эссе, — засмущался Мальцев. — Глубокие тексты, знаете ли, всегда актуальны. Это, бля, вам не Донцова какая-нибудь.

— Да, да, — пробормотал Плюшко, разливая вторую порцию средства от всех болезней, над которым трудились лучшие умы Сибири, и главным достоинством которого была крепость в восемьдесят градусов.

Они снова повторили синхронный номер, и он в еще большей мере напомнил изысканный мужской танец.

— Я почитаю, — молвил Елизар и завел глаза к потолку. — Эссе. Называется «Суть Сад». «Сад этот был рассадником зла. Зло зарождалось в нем; и сущность его, желтоватая застарелым жирком, местами посеревшая в приступах добреца, копошилась тяжко, неповоротливо, насущно. Он был изрезан секторами, как развалившийся домик Лего — и выпрямленные ряды его деревьев, подобно тетиве, посылали острые свои стрелы лишь в тину пустоты»…

Плюшко подавился и закашлялся. Он не ожидал, что Мальцев знает свою прозу наизусть, и что она у него всегда наготове, как баллончик с перцовым раствором против грабителя. Сазону было лучше всех — он ровным счетом ничего не слышал. Потому и был, наверное, единственным, верным другом Мальцева.

— «Сад был высажен на глине, как развалины детских городков; и от того казался он бестелесным привидением, и от того, налившиеся ядом плоды его казались очами дракона, застилающего свет своими перепончатыми крыльями, очами, пожирающими мир огнем беспощадности и жадности…»

— Я, знаете ли, физик, в лирике не очень, — Плюшко попытался отбить поток «глубоких текстов», но Мальцев не услышал.

— «Вероятность же его была значительнее и упрощеннее одновременно. Поелику суть Сад, иначе Суть-Сад, али Сад Сущностный, на каждый погляд по-своему. Головоногое солнце по утрам путалось желтыми своими лучами в разверстых сетях его ветвей, шевеля их жарким телом стареющей шлюхи, пытаясь сорвать хотя бы гниющий плод для поддержки усыхающего естества. Но тщетно все — сад был мертв, и плоды его мертворожденными цеплялись за сухие ветви, не желая ронять семя в ядовитую почву, изрытую похотливыми корнями»…

Плюшко опять разлил лекарство в рюмки, превысив рекомендованную дозировку раз в пятнадцать. Сазон руками разломил жирную курицу на четыре части. Мне в голову вдруг пришла дельная мысль, и я улизнул с кухни, так и не притронувшись к своей рюмке.

Я решил позвонить следователю Питрову и, не дожидаясь его гнусных провокаций, доложить ему о сорванной с тира печати. Я сам ему все расскажу, тогда он не припрет меня к стенке за самоуправство, а с Сазона взятки гладки.

— Прокуратура? — тихо, чтобы меня не услышали на кухне, спросил я. — Мне срочно нужен следователь Питров.

— Питров в командировке, — ответил казенный голос.

— Как в командировке? — глупо удивился я. — В какой командировке? Надолго?!

— Ну, разве в Тверь быстро сгоняешь? — перестал быть казенным голос, но тут же испугался, что сболтнул лишнее и сухо добавил:

— Звоните через неделю.

От неожиданности у меня пересохло во рту. Значит, Питров где-то нарыл адрес любовничка бабы Капы. О чем-то он узнает раньше меня, этот неунывающий, въедливый Питров. Мне захотелось пойти на кухню и заглотить свою порцию «Иммуномодулятора», поймав ритм синхронных упражнений веселой троицы. Но мой порыв был прерван звонком в дверь.

Плюшко помчался в коридор, как расторопная домохозяйка, поджидающая мужа домой. Послышался звук открываемой двери и проникновенные возгласы научного сотрудника: