Александр Петров - 12 застреленных тещ

Стоял ясный зимний день. Казалось, даже тот, кто 2 недели подряд размешивал в воздухе кашу из летящего почти горизонтально снега и струй плотного, наотмашь бьющего ветра устал крутить тугие воздушные жгуты, дав отдохнуть людям от его причуд.

Воспользовавшись этим, Солнце засияло на чистом, пронзительно синем небе, лаская и успокаивая измученную пургой и заваленную снегом землю. Эта колючая и холодная субстанция теперь мирно лежала, скрывая сор и хлам, придавая окрестностям вид праздничный и торжественный. В тени белый снег отдавал голубизной — это в кристалликах замерзшей воды отражался рассеянный свет небесной лазури.

Все живое воспрянуло духом: чирикали воробьи, синички пели свои незатейливые песенки, на ветвях восседали вороны, высматривая, чем можно разжиться.

Чистота и свежесть коснулась и двуногих обитателей города. Пользуясь передышкой, дворники с удвоенной силой заскребли лопатами по тротуарам, загрохотали трактора и грейдеры, возле снеготопок выстроились длинные вереницы тяжелых грузовиков, доверху набитые даром небес, который выпал не в том месте, не в то время и не в том количестве.

Те, кого борьба со снегом не касалась, и не прельщало нудное высиживание у ящика с прыжками по каналам, вышли пройтись, наслаждаясь хорошей погодой и обилием белого, девственно — чистого снега. В большинстве своем эти люди не отдавали себе отчета в эстетической стороне проблемы и мотивировали желание отправиться на улицу отсутствием продуктов, вещей, одежды, газет, журналов, туалетной бумаги и прочей ерунды, в поисках которой нужно обязательно выйти из дому.

Были, впрочем, и личности, которые плевать хотели на великолепие природы, давно перестав обращать внимание на нее. Дела у них были на первом месте.

Одной из таких была Валентина Ромуальдовна Игошина, дурно сохранившаяся женщина постбальзаковского возраста, похоронившая пару лет назад своего мужа, умершего от пьянки, а если говорить совсем честно, просто перепиленного злобным языком этой пролетарки пополам. Эта тетка, одетая в безвкусную серо-зеленую, длинную куртку, которая шла ей как корове седло, увеличивая и без того немаленькую фигуру, резво чесала к станции метрополитена, направляясь на свой любимый рынок. Она ходила на него каждый выходной, как раньше богомолки ходили в церковь.

У Валентины Ромуальдовны, посещение открытых торговых рядов давно уже стало священнодействием, своего рода сакральным служением карбонату и буженине, красной икре и сервелату, продуктам, на который она тратила все свои деньги, снедаемая вечно голодным богом обжорства.

По дороге к метро, она с вороньей благозвучностью бормотала проклятия дочери и зятю, за то, что они зарабатывали гораздо больше ее, отоваривались в «Седьмом континенте» и «Ашане», питались отдельно, не воспринимали ее бурчания, и вообще имели собственное мнение о том, как нужно проводить выходные, а также дворникам, накрашенным молодым девчонкам, миру, жизни и вообще всему. На ее некрасивом, грубом, словно вырубленном топором из куска замороженного дерьма лице, сменяя одна другую появлялись гримасы: озабоченности, страха, злобы и неодобрения.

Ее короткие толстые руки, сжатые в ладонях в кулаки совершали резкие, неровные движения, как у вусмерть пьяного лыжника на обледенелом подъеме, заставляя заветную, изрядно потрепанную болоньевую сумку для покупок издавать склизкие, хлюпающие звуки. Валентина Ромуальдовна двигалась своим обычным маршрутом, прячась от солнца в тени домов. Она вообще не любила солнца и яркого света, заклеивала глазки светодиодов на холодильниках и телевизорах, тщательно выключала даже то, что выключать не следовало. Это было у нее навязчивой манией, также как и потребность нудно и грязно ругаться по любому поводу. Эта женщина не только выглядела, но и была по настоящему психически ненормальной, что подтверждалось пухлой историей болезни, хранимой в архивах Кащенки и извлекаемой каждую весну в связи с сезонными обострениями у гражданки Игошиной. Тетке предстояло пройти еще один дом, и выйти на финишную прямую к станции. Валентина Ромуальдовна продолжала двигаться своей неровной, дергающейся походкой, нагибаясь вперед, словно от сильного ветра, махая руками и с подозрением оглядывая пространство вокруг мутными линялыми глазами, цвета застиранных панталон.