— И что ты собираешься делать? — тихо спрашивает Фелиция.
— Если зайцу дают морковку, он ее грызет!
Она вздыхает. Что тут еще говорить, мы понимаем друг друга без слов.
— Хочешь поехать со мной?
— Правда, мам?
О господи, она как ребенок! Представьте себе маленькую девочку, прижавшую нос к кондитерской витрине (классическая картина). И вот кто-то появляется в дверях и предлагает ей самое большое, самое красивое пирожное! Малютка в полном экстазе, на седьмом небе! Сейчас то же самое с Фелицией.
— Если я тебе не помешаю…
Вместо ответа я делаю разворот на ближайшем перекрестке и мчусь к центру города.
В которой я вхожу в журналистику и так же быстро оттуда выхожу
В воскресенье вечером “Средиземная утка” отдыхает. Огромное здание тихо и пустынно. В вестибюле при входе бородатый старичок-охранник читает последний выпуск газеты, прикрепленный кнопками к стене. А в отгороженном стеклом узком закутке дежурный по редакции с отсутствующим видом изо всех сил старается ничего не делать, что в принципе не так просто, как кажется. Редакционный работник похож на осьминога в аквариуме. Сходство усугубляется обширной лысиной (на голом черепе восемнадцать длинных волосинок, тщательно приклеенных, каждая в отдельности, поперек головы) и бесстрастным выражением лица.
Я подхожу вплотную к его стеклянной будке. Узрев постороннего, дежурный смотрит на меня с тупым презрением, будто я вылез из засорившегося унитаза, и наконец с трудом выдавливает из себя:
— Слушаю?
— Главный редактор здесь?
— Нет.
— Тогда я хотел бы встретиться с одним из секретарей редакции.
— По вопросу?
— А это я объясню ему сам…
— Он занят.
— Он будет еще больше занят после того, как я его увижу!
Поскольку газетный головоногий и не думает выходить из транса, я сую ему под нос свое удостоверение. Дежурный смотрит на него без эмоций.
— Давай, папаша, — кричу я через стекло, — пошевеливайся! Сделай усилие, доложи обо мне! Мое имя Сан-Антонио — произносится, как пишется!
Теперь он надевает на себя маску плаксивого засранца, снимает трубку и спрашивает, почти не двигая губами (согласитесь, для французской артикуляции это нетипично!):
— Господин Кийе здесь?
Лысому, по всей видимости, что-то отвечают, но что именно, по его каменной роже понять невозможно. Он кладет трубку на рычаг, затем, секунду поразмыслив, снимает снова и набирает номер. Чертов истукан! Дохлый череп! Вот это уже ближе к сегодняшней повестке дня — я мысленно переношусь к двум полуразложившимся трупам, лежащим в земле и терпеливо ожидающим своей участи.
— Господин Кийе? Тут некто комиссар Сан-Антонио хочет с вами поболтать!
Аквариумный дежурный слушает, не меняя выражения, затем медленно склоняет голову.
— Вас примут через десять минут…
— Отлично, но я хотел бы попутно уточнить две вещи, мой милый…
Его брови вскидываются домиком, точь-в-точь как на японской гравюре.
— А? Вот как?
— Вот так! Первое, я не “некто комиссар Сан-Антонио”, а господин комиссар Сан-Антонио. И второе, я намерен не поболтать, а серьезно поговорить с этим господином…
Он настолько ошарашен моим напором, что один из волосков отклеивается из-за проступившего на лысине пота.
Я подхожу к бородатому старичку, все так же водящему глазами по пришпиленному к стене номеру “Утки”. Оказывается, его близорукое внимание приковано к литературному творению под заголовком “Роман неизвестного публициста”.
Борода старичка подрагивает от напряжения. Он, видимо, настолько увлечен, что потерял чувство реальности. Наверное, вкушает нечто суперострое, как соус из красного перца в пирожном. Это тот литературный жанр, который призван охмурить маленьких людей незатейливой мыслишкой, что любой может сколотить себе состояние на писанине, если у него есть телефон, блокнот и абонентский ящик на Елисейских полях.
Тяжелая рука с силой опускается мне на плечо.
— Что ты тут вынюхиваешь?
Я делаю резкий разворот и узнаю малышку Неф Тустеп, занимающуюся в “Утке” разделом (и развесом) “Сплетни из народных глубин” под высоким патронажем Стеллы Арьер-гардини. Занятное создание эта мадемуазель Тустеп. Мужские брюки, кожаная куртка, прическа под Брандо, грима нет, всегда чисто, до синевы, выбрита, монокль в глазу — словом, завидев ее, так и хочется встать и с надеждой на спасение запеть в полный голос “Боже правый, помилуй мя!”
Читать дальше