Галина Гордиенко - Жизнь в полосочку

И во дворе — пусто. Ни одной живой души. Подростки не кучковались под детским грибком. Старушки не занимали скамейки у подъездов. Малыши не возились у горки или качелей — привычная деталь дворового пейзажа.

Где-то на востоке еще погромыхивало, а над Череповцом небо на глазах очищалось. Тяжелые свинцовые тучи стремительно уносило к Вологде.

Лешка неохотно вернулся в комнату. Уложил в карман деньги, застегнул куртку и нерешительно посмотрел на телефон.

Крыс напрягся и мгновенно оказался рядом. Он также не спускал крошечных глаз с аппарата.

Лешка серьезно спросил:

—Позвонить?

Крыс рявкнул.

Потом они вдвоем печально слушали длинные гудки, одинаково склонив головы к правому плечу. Тамара трубку не брала.

—Что, брат, плохо наше дело?— угрюмо пробормотал Лешка.

«Брат» не отозвался. Лешка с изумлением увидел, что горбатый нос бультерьера впервые за долгое время перестал перевешивать хозяина. Пес оторвал голову от паласа, унылые глазки засветились. Какое-то робкое ожидание читалось в них, у Лешки перехватило дыхание.

Крыс обернулся к прихожей и почему-то припал брюхом к паласу. А потом в такой странной позе, на полусогнутых, вернее, чуть ли не ползком, двинулся к входной двери. При этом Крыс недоверчиво повизгивал, длинный голый хвост дрожал, и плыла-плавилась горбатая морда.

У Лешки вдруг закружилась голова. Он ухватился за косяк, а потом бросился следом. Сумасшедшая, дикая надежда внезапно переполнила его. Ноги подламывались, будто их с Крысом поразила одна болезнь. Руки тряслись, во рту разом пересохло, сердце стояло где-то в горле, мешая дышать.

Спотыкаясь о Крыса, Лешка распахнул дверь: никого. Он разочарованно привалился спиной к стене и вытер рукавом совершенно мокрый лоб.

Лешка укоризненно посмотрел на пластающегося по полу бультерьера и пробормотал:

—Ложная тревога?

Крыс несмело заскулил: его взгляд был приклеен к лестничному пролету. Лешка присел рядом, потрепал пса по голове и угрюмо пообещал:

—Все будет хорошо.

Дверь захлопнуть он не успел. На площадку, едва перебирая ногами, буквально вползла какая-то бомжиха. В безобразной, совершенно мокрой куртке неопределенного цвета. Оставляя за собой цепочку влажных следов. И даже маленьких луж, натекающих с джинсов.

Рассмотреть ее Лешка Сазонов не успел. Крыс пронзительно завизжал и пулей вырвался из-под руки. Мячиком запрыгал вокруг гостьи, и та не протестовала. Тяжело опустилась на пол, протянула руки и счастливо прошептала:

—Крысеныш…

Лешка не верил собственным глазам: Тамара!

Она жива.

И даже вернулась.

Сама!

Лешка жадно смотрел на нее и мучительно завидовал собаке.

***

Жизни в сумасшедшей девчонке оказалось на троих. Во всяком случае, в себя она пришла довольно быстро. Лешка невольно пожалел об этом. Особенно когда Тамара налетела на него с вопросами.

Не рассказывая о себе и похитителях — Лешка просто не успел потрясти ее как следует, — Тамара с пристрастием расспрашивала его самого.

Ее интересовало все. Кто звонил, когда звонил, что говорил, каким тоном, что за голос, мужской ли, с акцентом или нет… Тамара требовала, чтобы Лешка не упустил ни слова.

Растерянный Лешка покорно отвечал. Говорил и рассматривал горящие гневом золотисто-карие глаза, бледное лицо с яркими сейчас веснушками, прилипшие к нему влажные темно-русые волосы…

Больше всего Лешке хотелось притянуть Тамару к себе. Закрыть поцелуем пухлый рот и дождаться, пока она обмякнет в его руках. Ее глаза станут круглыми, бессмысленными, а потом опустятся тяжелые ресницы, она задышит жарко и неровно, забывая обо всем. А ее руки…

Но Лешка не осмелился. Он чувствовал себя виноватым. Это из-за него Тамаре пришлось столько пережить. Из-за его нерешительности и бездеятельности. Если бы он успел отправить ее в Крым к родителям, ничего бы не случилось. А он оттягивал до субботы. Якобы по ее просьбе. На самом деле — самому не хотелось с ней расставаться.

В отличие от Сазонова, Тамара кипела и жаждала мести.

Лешка и не помнил, как оказался на кухне и протянул мокрой и взъерошенной Томке полученную бумагу. Ультиматум. По ее требованию.

Они с Крысом рядком стояли у стены и смиренно наблюдали, как Тамара скрипит зубами, внимательнейшим образом изучая документ.

Потом она безжалостно потрошила аккуратный сверток с долларами. Рычала, хекала и помогала себе зубами. Полиэтилен не поддавался, Сазонов все делал на совесть.