Людмила Ситникова - Прайс на прекрасного принца

– Обширный.

– В тот день таблетки старику давали вы?

Экономка замялась:

– Нет.

– Неужели Альбина?

– Евочка. У меня с утра сильно подскочило давление. Шагу ступить не могла, перед глазами все плыло и кружилось. Ева запретила мне подниматься с кровати…

Заставив няню лечь, Германова безапелляционно отчеканила:

– Не вздумай выходить из комнаты. Не хватало, чтобы ты на больничную койку попала!

– Детонька, не люблю я лежать, от этого еще больше хвораю.

– Ничего не желаю слышать! – отрезала Ева.

– А как же папа?

– Что папа?

– Уже без пятнадцати девять, ему лекарство принимать пора.

– Няня, ты меня удивляешь. Можно подумать, мы живем на необитаемом острове и, кроме тебя, к отцу некому подойти.

– У Викуши сегодня выходной…

– Знаю. Не бери в голову. Я сама поднимусь к отцу и проведу с ним целый день.

Бронислава заулыбалась:

– Для него это будет большим подарком. А то ты совсем заработалась, Евочка. К отцу совсем не заходишь.

– Вот и наверстаю упущенное.

Бронислава не выходила из комнаты до шести вечера. В четыре она начала читать книгу, а два часа спустя дверь с шумом открылась, и взору экономки предстала возбужденная Альбина.

– Бинка, сколько можно предупреждать, не врывайся, как ураган, – заметила старушка.

– Да ладно тебе! Ты вот тут читаешь, а на втором этаже разразился настоящий скандал.

Броня подавила вздох:

– Кто с кем на этот раз схлестнулся?

– Все! – прокричала девушка.

– Что значит – все?

– То и значит. Дети Германова в полном составе собрались в спальне старика и орут, как бешеные!

Бронислава забеспокоилась:

– Святой Николай-угодник! Альберту же нельзя нервничать. Они же его до инфаркта своими ссорами доведут!

– Ты куда?

– Поднимусь наверх.

– Не советую. Лучше им под горячую руку не попадаться.

Броня разозлилась:

– Это тебе лучше не попадаться, а я, как-никак, их нянька. И никто, кроме меня, не в состоянии приструнить негодников.

– Ну, иди, иди, – ухмыльнулась Альбина. – Только потом не говори, что я тебя не предупреждала.

В гостиной Бронислава столкнулась с рыдающей Евой.

– Детонька, почему вы…

– Няня! – Ева бросилась к экономке и уткнулась в ее плечо. – Папа…

– Что с ним?

– Он… он умер!

– Когда?

– Пять минут назад. Мы уже вызвали врача.

Бронислава Егоровна обессиленно опустилась на диван. Перед ее глазами замелькали многочисленные эпизоды из жизни в профессорской семье.

– Ева, я ведь знала его пятьдесят лет. Полвека! Как же так…

– Хочешь подняться наверх?

– Ты еще спрашиваешь! Поднимусь немедленно.

На лестнице Бронислава спросила:

– Евочка, почему вы шумели, о чем спорили?

– Мы не шумели.

– Но Бина говорит…

– Няня, мне так тяжело! – быстро перевела тему Германова. – Папочки больше нет! Я не верю!

В спальне Альберта Осиповича Бронислава обвела туманным взором детей покойного. Клим стоял у окна, Яна облокотилась спиной о шкаф, а Марк сидел на краю кровати.

Приблизившись к старику, Бронислава дотронулась до руки – уже бывшего – хозяина и тихо прошептала:

– Прощай, Альберт! Ты первым ушел. Скоро и я туда пожалую.

– Няня, не говори так. Ты еще проживешь много лет.

– Ну, не сто – это точно. Рано или поздно… эх, да что тут говорить!

Развернувшись, Бронислава покинула комнату.

Вскоре прибыли медики. Тело Альберта увезли в морг. Вскрытие показало, что Германов умер от обширного инфаркта.

– Что было потом, тебе известно. Когда схоронили Альберта, Ева покинула особняк.

Не допив чай, Бронислава Егоровна шаркающей походкой отправилась к себе.

– Не засиживайся, – сказала она Катке. – Ночь на дворе.

Оставшись в одиночестве, Копейкина принялась раскладывать по полочкам имеющиеся факты.

В трюмо у Евы обнаружилась упаковка пилюль. Из этой самой упаковки Германова должна была дать отцу одну таблетку утром, вторую днем. Альберт Осипович скончался в шесть вечера. Десять таблеток минус две равняется восемь. Восемь! Именно столько пилюль должно было остаться в пачке. Ни больше ни меньше. Но их десять! О чем это говорит? Ответ очевиден – Ева, по совершенно непонятным причинам, обрекла отца на смерть. Ее вина практически доказана. Все улики против Германовой.

А теперь вспоминаем ее слова. Она утверждала, что отец умер сам. А почему она так заявляла? Разве кто-нибудь говорил обратное? Судя по всему, говорил. Но кто? Следуя логике, обвинить Еву в преднамеренном убийстве Альберта Осиповича мог лишь один из членов семьи. Помимо них никого постороннего в момент кончины старика в особняке не было и быть не могло.