Галина Куликова - Пенсне для слепой курицы

Диета! Многим женщинам знакомо это емкое слово, вмещающее в себя литры обезжиренного кефира, чай из шиповника, огурцы, приправленные простоквашей, и грезы о жареном цыпленке, ватрушках и мороженом. Когда началась эта история, я как раз сидела на диете, именно поэтому все произошедшее стопроцентно ассоциируется у меня с чувством голода.

Собственно, на диету я села ради своего мужа Матвея — человека благородного происхождения, достаточно известного в Москве композитора. Он вращался в тех кругах, где водились певицы, модели и актрисы всевозможных размеров и оттенков. Чтобы вовсе не выйти в тираж, я начала безжалостную борьбу со своим сорок восьмым размером. Когда становилось совсем невмоготу, я жевала «Орбит», и фантиками от него к концу второй недели можно было оклеить бывший Колонный зал Дома союзов.

Кстати сказать, Матвей ни капельки не ценил моих усилий. Его даже веселила моя молчаливая дуэль с холодильником.

— Ну, что? — спрашивал он, небрежно бросая свой белоснежный пиджак на спинку кресла. — Весы все еще зашкаливают?

Впрочем, он считал, что женщинам следует прощать абсолютно все. По причине их врожденной умственной ограниченности. Женщина, полагал Матвей, должна доставлять эстетическое удовольствие, не более того. Я не сразу разобралась в его варварской философии, а когда разобралась, вступать в полемику уже не хотелось. Звезды больше не загорались в моих глазах при взгляде на его высокий лоб, римский нос, зеленые глаза, в которых светилась искра божья, и соломенные волосы, спускавшиеся ниже воротничка рубашки. Он зачесывал их назад, как Александр Годунов, и, кажется, делал это специально, потому что ему нравилось сходство.

Несмотря на отсутствие детей, мы не разводились. У каждого из нас были на это свои причины.

После смерти родителей я долгое время жила одна и невзлюбила одиночество пуще неволи. Я боялась темноты, почти не спала ночью, если рядом никого не было, и ненавидела возвращаться в пустую квартиру. Поэтому Матвей казался мне хоть каким-то выходом из положения. Он создавал в доме «эффект присутствия», который пока что перевешивал все остальное.

Матвей, в свою очередь, тоже нуждался в такой жене, как я, для того, чтобы во всяком обществе выглядеть достойно. Неженатого композитора, ясное дело, или заподозрят в склонности к своему полу, или примутся осаждать нахальные девицы, мечтающие о выгодном браке. Известно, что у каждой из них хватка бультерьера. Увлекающийся Матвей опасался проявить слабость в неподходящий момент. Так что я была его «крышей». Для этой цели я подходила стопроцентно — у меня были сносная внешность и университетское образование. Что касается любви, то она бежала из нашего дома примерно год назад. Наверное, тоже узнала об изменах Матвея — наглых и красиво обставленных.

Говоря по правде, мне на это наплевать, потому что я влюблена в своего нынешнего шефа Горчакова. Я считаю его верхом совершенства, но он безнадежно женат. На работу меня устроил Матвей полгода назад, когда ему показалось, что я заскучала. Он попросил своего приятеля, с которым еженедельно парился в бане, пристроить куда-нибудь журналистку, не имеющую опыта работы. Приятель, недолго думая, позвонил Горчакову, который был ему чем-то обязан, и через два дня я уже имела свой стол в офисе фирмы под названием «Альбина». Горчаков понятия не имел, куда деть лишнего и абсолютно бесполезного сотрудника, поэтому должность для меня ему пришлось придумать. Так я стала его помощницей.

«Альбина» — полиграфическое предприятие, малое, но конкурентоспособное. Меня грела мысль о том, что со временем шеф поймет, что к моему телу, кроме длинных ног, еще приставлена какая-никакая голова. Гораздо позже я поняла, что надо было начинать именно с ног.

Кроме меня, в офисе сидела еще секретарша. У нее роскошное имя Олимпиада и смешная фамилия Бумажкина. Все зовут ее просто Липой. Она девушка невысокая и в теле. Если кто и подбирал ее на должность секретарши, то, конечно, жена Горчакова. К такой, как Липа, трудно приревновать. Она отличается стойким равнодушием к мужчинам, обладает оптимизмом и некоторой долей врожденного хамства: ни одну реплику не оставляет без ответа. Считается, что она цинична, хотя на самом деле Липа, как мне кажется, просто большой испорченный ребенок. Шефа она тем не менее уважает, а ко мне относится без всякой враждебности. И я это ценю.