Мария Баганова - Столик в стиле бидермейер

– Нет, нет, – отозвался его помощник. – Вы ж мне велели быть осторожнее, и я не стал рисковать. Я ее просто сверху обработал, поднимать не стал. Хотя, если честно, она мне особо ветхой не показалась. Вполне можно посмотреть.

– А что, это можно сделать? Заглянем под вышивку прямо сейчас? – загорелась Галочка.

– Лучше не стоит, – нахмурился антиквар. – Вещь тонкой работы, очень дорогая, старинная. Основа скорее всего сильно обветшала, бисер может начать осыпаться. Лучше лишний раз не беспокоить.

Дамы разочарованно заохали. Володька в углу тихонько хмыкнул. Я взглянула на него и спросила:

– Думаешь, там на самом деле что-то может оказаться?

Володька только хитро прищурился.

Мысль о том, что внутри этого сокровища может таиться еще какой-нибудь сюрприз, привела Анну Федоровну в восторг.

– Надеюсь, это будет нечто романтическое! – сентиментально промурлыкала она. – Если вообще что-нибудь будет, конечно.

Все принялись уговаривать антиквара произвести вскрытие предмета меблировки. Даже Ольга оживилась.

Артем Сергеевич склонился над столиком.

– Сам я не стал… Ну, коли владелец настаивает. Вроде риска нет, все крепкое, – пробурчал он.

– Давайте ее поднимем! Давайте!

– Ну, если что, – развел он руками, – не судите строго. Я предупредил.

Убрав стекло с помощью столового ножа, он очень осторожно отвел край вышивки. Через некоторое время она перекочевала на поданный хозяйкой поднос. Небольшое круглое углубление было заполнено столетней пылью, сквозь которую был виден листок бумаги.

– Ах! – Галя первая ринулась к развороченной столешнице и ухватила содержимое за край.

Развернув его, она разочарованно протянула:

– Здесь не по-нашему!

Антиквар, близоруко сощурившись, заглянул через ее плечо:

– Это по-французски. Судя по почерку, первая половина девятнадцатого века.

Все обернулись к Татьяне Романовне. Та кивнула:

– Если почерк разберу, прочту. Не все еще забыла.

Не желая выпускать документ из рук, Галя ревниво взглянула на учительницу. Однако желание узнать содержание пересилило. Она аккуратно положила листок на потерявший свою прелесть столик и чуть отодвинулась.

– Здесь нет ни обращения, ни подписи, – спустя несколько секунд констатировала мрачная гостья, – но это письмо.

– А вы можете прочесть?

– Ну, не знаю… – Учительница немного смутилась, наморщила лоб, разбирая строчки. – Вообще рука хорошая. Немного странный язык: устаревший, наверное. Теперь по-другому говорят.

Она принялась читать:

«Вы стояли на лестнице у огромного зеркала. Вы смотрели на себя, и только на себя. Вас не интересовало ничего, кроме этого холодного безупречного отражения. А он обернулся – и мы встретились глазами. Его лицо не выразило никаких эмоций. Он не спеша отвернулся и тоже посмотрел на ваше отражение: светлая шелковистая кожа, прическа а-ля грек, голубые глаза.

Я подумал тогда, что мы с вами похожи. Нет, я не был похож на вас, живую, на женщину, рожавшую ему детей. Но та, что мерцала в холодной серебристой глубине зеркала, была такой же бледной, светлой и безупречно правильной, как и я. Вот тогда у меня родилась надежда.

Абсурдная, нелепая надежда. Я подумал: вдруг он пресытился, вдруг его темперамент потребует новых, неизведанных ранее удовольствий. Надежда безумная, в чем я очень скоро смог убедиться. Единственный намек на возможную связь с другим мужчиной привел его в ярость. Мне никогда не забыть отвращения и презрения, отразившихся на его лице. Он смотрел на меня так, словно я не дворянин, не офицер, не человек вообще. Так смотрят на осклизлое насекомое, случайно заползшее в спальню.

Этот взгляд не оставлял мне шанса свести все к шутке, к недоразумению. Когда повернуть назад невозможно, идешь до конца. Овладеть им, хотя бы его телом, если не его душой, стало моей навязчивой идеей.

Светское общество быстро чует скандал. Словно те, кто замешан в нем, начинают распространять особый запах, который безошибочно улавливают гончие псы. Поверьте, я нисколько не повинен в том, что поползли грязные слухи. Они были не выгодны мне более, чем кому-либо еще.

Как получилось так, что под ударом оказались вы? Добровольно ли вы подвергли риску свою репутацию, желая оберечь честь супруга от еще больших потерь? Прослыть рогоносцем все же не так обидно, как… как признать, что подвергаешься домогательствам одного их тех, кого презрительно высмеивал.