Ольга Степнова - Тень секретарши Гамлета

– А вот мы сейчас у автора спросим, где правда жизни! – обрадовался Лаврухин и вдруг подскочил к Милавиной с волновавшим его вопросом:

– Скажите, Мила, вы используете ретушь в своих работах?

– Нет, – сдержанно улыбнулась Милавина. – Я использую только игру света и тени.

– Но… – Вася замер с открытым ртом, не успев сформулировать свои возражения, потому что в зал ввалились Генрих Генрихович и Драма Ивановна.

Они не вошли, а именно ввалились, так как в их шаткой походке и шальных лицах не было ни капли уважения к происходящему.

– Черт, как бы чего не вышло, – пробормотал Севка.

– Уже вышло, – шепнула Шуба.

У мисс Пицунды очки сползли практически на подбородок, а нос стал такого же сложного цвета, как у папани. Белые кружева на ее блузке слегка пообвисли, а веер почему-то торчал из заднего кармана юбки, напоминая куцый хвост.

– Ух ты, еклмэнища! – воскликнул папаня, держа Драму Ивановну правой рукой за талию. – Вот это фотоальбом! Как у нас на кладбище! – Распихивая народ и волоча за собой Драму, папаня побежал вдоль стены, бегло осматривая экспонаты. – Тебе это нравится, Пицдунище?

– Мой папа, Пицдун, тоже любил фотографировать все подряд, – всхлипнула мисс Пицунда, и крупные слезы потекли по ее лицу, собираясь в очках. – Он фотографировал, фотографировал и дофотографировался до того, что у мамы родилась некрасивая дочка… – Драма Ивановна сильно накренилась влево, но Генрих не дал ей упасть, сграбастав в охапку.

– Кто некрасивая дочка?! Ты?! – загоготал он. – Да ты красавица! Фотошопмодель, блин! Сейчас я тебе покажу некрасивую дочку! Севун!!! – трубно позвал он. – Севу-у-у-у-ун! – И вдруг спел, похлопывая себя по ляжкам: – Мой папаня пил как бочка, и погиб он от вина, я одна осталась дочка, и зовут меня Нана!

У Милавиной глаза стали как блюдца. В них отчетливо плескался ужас, смешанный с брезгливостью. В довершение всего Лаврухин вдруг громко заржал. Защелкали фотокамеры, замелькали яркие вспышки.

Подхватив Шубу под руку, Севка подошел к Миле.

– Это мой отец, – кивнул он на Генриха. – Прости, если что не так…

– Ты… ты… ты… – задохнулась от гнева Милавина. – Ты бездарный самозванец и выскочка!

– Согласен, – кивнул Фокин. – Абсолютно бездарный и абсолютная выскочка!

– Ты… – Мила не успела договорить, потому что Генрих схватил ее за руку и развернул к себе.

– Мадам, я где-то вас видел, – сказал папаня и вдруг треснул себя ладонью по лбу: – Вспомнил! Вчера у нас хоронили такую же фелуфень. Неужели это были не вы?!

Милавина в ужасе отпрыгнула от него, сбив журналиста с камерой, но Генрих, волоча за собой Драму Ивановну, подбежал к ней.

– А хотите, забронирую вам блатное местечко на кладбище?! Дайте двести рублей, и будете покоиться не в низине, а на возвышенности!

– Дайте… – эхом откликнулась мисс Пицунда. – В низине западло лежать, во время дождей заливает. Мой папа, Пицдун, лежит в низине, так его регулярно приходится перезахоранивать. Как дождик пройдет, так все кости наружу…

– Дайте, – поддержал Севка папаню.

– Дайте двести рублей, – подключилась Шуба. – Деньги небольшие, а посмертный комфорт обеспечен.

Это было жестоко. Милавина побледнела и, схватившись прекрасными пальцами за пылающие щеки, выбежала из зала, оставив после себя аромат легких духов.

Севке стало горько и немного стыдно.

– Не дала… – вздохнула Драма Ивановна. – Курица декоративная. Кудахчет, а яиц не несет!

– Ну и хрен с ней, – махнул папаня рукой. – Что я, не найду, кого на возвышенности захоронить? А пойдем, Пицдунище, за независимость басков [5]выпьем!

– Господи, а они что, до сих пор зависимые? – ужаснулась Драма Ивановна.

– Испанцы, гады, свободы им не дают, – покачнулся папаня. – Не дают, суки, свободы маленьким гордым баскам!

– Так что же мы стоим? – закричала Драма Ивановна. – Нужно спасать маленьких гордых басков! – Она выбежала из зала, Генрих помчался за ней.

– Вот грымза старая, к папане примазалась, – нахмурился Севка. – Теперь ее точно на полную ставку придется брать.

Народ, вдоволь навеселившись и позабавившись, опять разбрелся по залу. Лаврухин с лупой вернулся к «Мостику через речку». Севка с Шубой медленно побрели вдоль длинных рядов фотографий.

– Свет и тени, и никакой ретуши, – пробормотала Шурка, останавливаясь возле работы, где была запечатлена церковь в лучах заходящего солнца. – Севка, ты посмотри, какая неудачная фотография! Огромная, нечеткая, размытая, будто растянутая. Все фотки, в принципе, хорошие, но некоторые просто ужасные! Те, которые большого формата…