Людмила Милевская: Пусти козла в огород

— Кто? — изумилась Алиса.

— Да Женька с Юлькой, о ком же я могу говорить! Уснули уже или еще… Сама понимаешь… У них же медовый месяц, этим они с вечера и до утра занимаются, потому и сплю так мерзко. Боже! Как представлю, что мой Женька! Мой Женька!! С этой проституткой!

— С твоей любимой Юлей, Юлей, — вяло подсказала Алиса.

— Ужас! Ужас! — живо отреагировала я. — И после всего этого ты, бездушная, будишь меня?!

— Мне худо, — прошелестела Алиса. — Очень худо. Просто умираю, умираю.

Если учесть, что не прошло и недели, как мы с Алисой расстались, то станет ясно, почему я так скептически к ее словам отнеслась. Неделю назад Алиса на собственном вернисаже выглядела по-трясно. Была вызывающе счастлива, непростительно молода и красива. Нетрудно представить, как это «радовало» меня, убитую горем, подругой и мужем.

— В чем дело? — сухо поинтересовалась я. — Каким это образом ты умираешь? На вернисаже ты выглядела не старше двадцати пяти, так изволь и чувствовать себя так же.

— Сейчас я выгляжу на пятьдесят, — порадовала меня Алиса и с печалью добавила:

— Сухость во рту, и раскалывается голова.

— Ха! Сухость во рту! Раскалывается голова! Передать не могу, как я разозлилась.

— Милочка, симптомы известные, — саркастично рассмеялась я, готовясь к многочасовой лекции о правильном образе жизни.

В роли лектора, естественно, видела исключительно себя — кого же еще? Не Алису же.

— Богемная жизнь! — вдохновенно воскликнула я. — Об этом надо было в первую очередь думать, когда на старости лет взбрело в голову тебе, психологу, художницей сделаться.

— Сбылась моя мечта, — едва слышно произнесла Алиса.

— Так не жалуйся теперь! — гаркнула я. — Сухость во рту, раскалывается голова. Богемная болезнь! Элементарное похмелье! Теперь ты по такому ничтожному поводу мне каждый раз из Питера в Москву будешь звонить? Послушай: если головка бобо, а во рту бяка, не жаловаться надо, а лечиться. Баночку пива прими, и все как рукой снимет.

— Не снимет, — возразила Алиса. — Мне худо, очень худо, и страшно болит голова, голова.

— И что? Что прикажешь мне делать? Бежать из Москвы в Питер накладывать компрессы, компрессы? — спросила я и тут же на себя разозлилась.

Привычка Алисы повторять последние слова заразна. Как только я начинаю общаться с ней, тут же твержу одно и то же. Сколь ни стараюсь, как за своей речью ни слежу, слова-дублеры сами слетают с языка, и ничего поделать с этим не могу. Только злиться и остается.

Я злилась, а Алиса уже рыдала. Естественно, в такой обстановке сон пропал.

— Хорошо, хорошо, — сказала я Алисе. — Не будем ругаться, скажи прямо: что ты хочешь от меня? От меня!

— Соня, я чахну, — прошелестела Алиса. — Здесь творится нечто странное. По телефону объяснить не могу, пожалуйста, приезжай, приезжай.

И я поехала.

Алиса — психолог. Уж не знаю какой. Но, судя по отзывам специалистов, хороший. В любом случае, этого ее качества я оценить не могу, зато с полной ответственностью заверяю, что художник она отвратительный. На вернисаже ее я просто сгорала со стыда. Тем больше сгорала, чем сильней Алису хвалили. Первую картину я кое-как «зажевала», вторую даже «переварила», а вот третьей «подавилась». Громадное полотно: три на четыре. Литры краски, а в результате лежащая на спине корова, белая в черных яблоках, и над ней вместо неба — полосатый матрас, вместо солнца — зеленый арбуз. Если это талант, тогда что бездарность?

— Алиса, — с присущей мне прямотой сказала я, — тот, кто внушил тебе, что ты художник, — враг твой. Жила сорок лет без холста и красок и дальше без них живи. Мой тебе добрый совет.

Вместо спасибо Алиса обиделась. А все ее Герман. Он, и только он, портит Алису, всем капризам ее потакает. Мало ли что ей в голову взбредет? Сегодня — художница, завтра — дрессировщица. Так что же, тигров ей покупай? Другой бы муж покрутил у виска пальцем, да тем дело и закончилось бы, Герман же новую квартиру купил. На Васильевском острове, на набережной реки Смоленки. Роскошную квартиру в двух уровнях, с громадной мастерской под самой крышей, с гигантским окном. Твори, дорогая!

И дорогая творит. Видели бы, что она вытворяет — чистит кисти о холст, называя это вдохновением. Захламила мазней мастерскую! Зато теперь все вокруг говорят, что у Германа жена художница.

С этими мыслями я подкатила к дому Алисы, с ними же вошла в подъезд, нервно перекладывая объемистую сумку из одной руки в другую. Загрузилась в лифт. Едва Алиса открыла мне дверь, в нос ударил запах красок. Бросив на пол сумку, я помчалась распахивать окна.