Ирина Шанина: Boys

Чтобы уже поверженная жертва оказала такое активное сопротивление — такого не случалось ни разу. Никаких приемов, отработанных специально для такого поворота событий, у местных не было. Остолбеневший Васька, вместо того чтобы вмешаться, стоял разинув рот и смотрел, как один лежачий нагло бьет двух его приятелей.

Тем временем приезжий поднялся, отряхнул пыль, отодвинул плечом оторопевшего Ваську и спокойно пошел дальше. Первым опомнился Сенька Морозюк, почти не пострадавший в схватке. Он как вихрь помчался за уходящим мальчишкой, намереваясь сбить его с ног. Но оказалось, что парень далеко не такой «малахольный», каким кажется. Сенька громко топал, одержимый жаждой реванша. Он почти догнал странного паренька, но тот неожиданно, как бы играючи, сделал шаг в сторону, и младший Морозюк, не успев отреагировать, пролетел далеко вперед.

— Васька! — корчась от боли, завопил старший близнец. — Что смотришь? Он же сейчас уйдееееееееееееееет!..

Но потрясенный до глубины души Косолапов так и не сдвинулся с места.

До конца недели приезжий на улице не появлялся, хотя жаждущие мести Морозюки неотлучно дежурили около дома тети Тони. А в субботу случилось вот что.

Сотрудник здешней МТС Косолапов-старший ушел в очередной запой. В деревне к этому давно привыкли и знали, что запой продлится никак не меньше недели, причем где-то в среду Косолапое упьется до такой степени, что начнет гонять жену по деревне, угрожая ей расправой за якобы многочисленные измены. Косолаповские запои проходили всегда по одному и тому же сценарию: в среду был «женский день», а вот самое начало запоя, приходящееся на уикенд, старший Косолапов посвящал воспитанию детей, безбожно лупцуя Ваську и его младшую сестру. Дабы избежать общения с пьяным родителем, Васька заранее уходил в лес, где и отсиживался в построенном прошлым летом шалаше. Правда, на этот раз исчезать пришлось в страшной спешке, и он не успел захватить хоть что-нибудь из еды.

Близился вечер, Васька был страшно голоден, но возвращаться домой сейчас было бы чистым самоубийством. Скорее всего, мать уже отвела сестренку к соседям, а сама отчаянно пытается уговорить мужа остановиться (занятие, безусловно, благородное, но совершенно бесполезное). Есть хотелось все сильнее… Конечно, завтра утром прибегут близнецы и что-нибудь притащат, но до утра еще так долго. От голода, злости на отца и своего бессилия паренек расплакался. Он рыдал громко, как в детстве, уткнувшись лицом в старый тюфяк.

Наплакавшись, Васька с чувством высморкался «в пол», зажимая поочередно каждую ноздрю, и тут с ужасом обнаружил, что к нему пожаловал гость.

Приезжий парень стоял возле шалаша и молча смотрел на Косолапова. Вряд ли он подошел только что, скорее всего, он стоял здесь уже несколько минут и видел, как Васька позорно ревел.

Косолапов тяжело задышал, готовый немедленно кинуться с кулаками, как только этот заносчивый пижон начнет смеяться над его, Васькиной, слабостью. Но удивительное дело — «пижон» смотрел на своего противника без ехидства и даже с некоторым сочувствием.

Васька только было открыл рот, дабы предложить незваному гостю проваливать, пока не получил по шее, как тот повернулся и исчез в кустах.

В последующие полчаса младший Косолапов развлекался тем, что мысленно придумывал разнообразные пытки невольному свидетелю его слабости. Васька был не очень начитанным человеком, поэтому никогда не слышал о Великом Инквизиторе Торквемаде. Но некоторые из придуманных Васькой пыток, узнай о них Торквемада, несомненно, были бы рекомендованы к применению в подвалах Святой Инквизиции.

Его фантазии (в которых участвовали приезжий парень, дерево, веревки и муравейник) были прерваны шорохом в кустах. Васька не поверил собственным глазам — настырный приезжий вернулся, причем в руках у него были буханка хлеба и литровая банка с молоком.

— Держи, — он протянул хлеб, — я же вижу, что ты есть хочешь.

Второй раз за последнюю неделю Косолапов не нашелся, что сказать. До сегодняшнего дня в его грубом, примитивном мире не было места простому человеческому сочувствию и состраданию, не говоря уж о помощи ближнему в трудную минуту.

Сам Васька, увидь он приезжего плачущим, не преминул бы воспользоваться внезапно возникшим преимуществом, а потом еще и ославил бы москвича на всю деревню. Внутренним чутьем Васька понимал, что взять хлеб из рук «малахольного» означает признать свое полное поражение. Почему это поражение, он толком объяснить не смог бы, но чувствовал, что это так. Впрочем, был выбор — не брать, ударить приезжего по руке, чтобы хлеб и молоко упали на землю, а потом надавать ему по шее как следует.