Наталья Александрова - Игра с неверным мужем

Егор Иваныч тяжко вздохнул, я же слегка поерзала на неудобном стуле. Скоро ужинать, а конца рассказу и не видно.

– Ну что, – продолжал Егор Иванович, – очухался я маленько, отряхнулся. Время на дворе – ночь, месяц – декабрь, только-только снег выпал. Мороз не сильный, но все же прихватывает. А у меня пальтишко легкое, пижонское, да ботиночки на тонкой подошве. Ну, однако, не пропадать же тут, нужно выбираться. Прикинул я свое местоположение и расстроился. Перегон длинный, до станции ближайшей по шпалам нипочем мне не дойти. Помнил я приблизительно, что должна быть шоссейка неподалеку. Думаю, может, там подсадит кто в машину. А то замерзну совсем. Ну и пошел. Ногу ушиб, когда падал, весь в снегу, ботинки раскисли – ну, спасаться-то надо, вот и тащусь. Хорошо еще, что небо звездное и луна вышла, а то бы пропал совсем в темноте.

Ну, иду потихоньку, по звездам определился. Ночь тихая, ветра нету, далеко все слышно. Да только дорога не главная, кто по ней ночью ездит? Это теперь машин много, а тогда, двадцать лет назад, ночью и дальнобойщики не ездили. Иду я, иду, чувствую – плутать начал. Ну, должна дорога уже показаться! А мороз хоть и не сильный, все же прихватывает. Надо, думаю, остановиться, да костер разжечь, погреться. Только подумал так – смотрю – дорога как раз рядом. Ну, вышел я на дорогу, поглядел – никаких машин. А на одном-то месте топтаться совсем холодно, да еще поддувает на дороге. А я от усталости да от холода обалдел маленько, соображаю плохо. Никак не могу определиться, в какую же сторону мне идти. Ноги заледенели, сил не осталось, увидел я кучу хвороста и решил костер разжечь. У меня зажигалка в кармане, а на морозе горит все плохо. И тут вдруг слышу – вроде машина едет. В первый момент думал – почудилось мне, перед смертью-то, потом гляжу – фары. Я хотел вперед на дорогу выйти, да куда там – шагу ступить не могу! Ну, думаю, конец пришел, за все хорошее, что в жизни совершил, Бог меня тут и накажет, замерзну, как собака бездомная, никто и не найдет. И тут вдруг машина останавливается прямо возле меня, выскакивает из нее женщина и бежит в лес. Что, думаю, такое с ней? Не ездят обычно бабы одни по ночам, а уж тем более в лесу машины не останавливают. Плохо, что ли, стало или приспичило ей? Ну, думаю, подожду, когда обратно она пойдет, да Христа ради в машину и попрошусь…

Егор Иваныч закашлялся, и я подала ему стакан с остывшим чаем.

– Тезка, ты бы еще согрела… – заискивающим голосом сказал дядя Вася.

Я зыркнула на него недовольно и постучала по часам.

– Прости, дочка, что задерживаю, – немедленно отреагировал Егор Иваныч, – только стоят перед глазами те события, как будто вчера все случилось, а не двадцать лет назад.

В палату заглянула дежурная сестра и принялась ругать Петюню. Оказывается, он сумел пробраться в женское отделение и утащил там из одной палаты ананас и лифчик шестого размера.

– А лифчик-то ему зачем? – хором удивились мы все.

– Спрятал куда-то, паразит, – скривилась сестра, – вот уже он где у меня! Ночами не спит, по отделению шастает. Вчера вломился ночью в палату, девчонку с переломом чуть насмерть не перепугал! Хорошо, она заорала, так другие больные проснулись. Там старуха такая боевая Аглая Михайловна, она его костылем огрела по голове.

– Так у него же и так голова ушибленная…

– А, ему хуже уже не станет! – Сестра напомнила мне, что через полчаса всех посетителей выгонят, и ушла.

– Только хотел я на дорогу выползти, – продолжал Егор Иванович, – как подъезжает другая машина. Выскакивают из нее четверо мужиков да к той, первой машине подбегают. Орут, матерятся, дверцы рванули, как увидели, что нет никого, так еще пуще матюгами пустили. Не уйдет, кричат, сука, куда денется! И за той женщиной в лес побежали по следам, только водила возле машины остался. Если бы все ушли, я бы, может, рискнул, да угнал одну машину, завести-то тогда мог любую без ключей.

Но тут вижу – люди серьезные, да еще злые очень, таким под руку не попадайся. Тут слышу – палить они начали, я и вовсе испугался. Вот человек странно устроен – ведь приготовился было уже умирать, в снегу замерзнуть, а тут вдруг испугался. Шагнул я от дороги в сторону, оступился, да и покатился по склону. Притормозил кое-как, очухался, слышу – снег скрипит. И выбегает прямо на меня та женщина. Меня, конечно, не видит – я в снегу весь, как сугроб. И вижу я, что она что-то к груди прижимает. Вдруг сверток этот запищал, и понял я, что это ребенок, маленький совсем, в одеяльце. А женщина странно поступила. Сняла с себя кофту вязаную, на ней ни шубейки, ни куртки никакой не было. Развернула она ребенка, укутала в свою кофту и положила под елку. Перекрестила, глаза к небу подняла и шепчет что-то. Потом завернула в одеяльце сук толстый, что рядом валялся, и побежала вперед. А за ней уже слышу – эти ломятся. Орут – стой, сука, все равно не уйдешь! Поймаем, на елке подвесим! И отродье твое тоже!