Наталья Александрова - Откройте принцу дверь!

Так что волей-неволей мне пришлось терпеть этот устоявшийся «порядок».

Кроме того, представьте, каково молодой женщине, не совсем еще махнувшей на себя рукой, жить в одной квартире с одиноким мужчиной, пусть даже и родственником! Нет, не подумайте, что Петюня ко мне вязался, он ведь действительно мне брат, хоть и троюродный, но ежедневно натыкаться на него, выходя из ванной, завернувшись в махровое полотенце… согласитесь, это нервирует.

Однако положение мое было безвыходным, и я стоически терпела все эти неудобства. Тем более что Петюня старался помочь мне с работой по мере сил – вот, узнал, что на киностудии проходит кастинг, и пристроил меня туда. Я пошла с надеждой, что меня выберут и появятся работа, слава и деньги. И Володька еще очень пожалеет, что так по-свински со мной обошелся.

Возле неприметной двери сидел на корточках маленький тощий человек с полуприкрытыми коричневыми глазами.

– Здорово, Ченг! – проговорил Сидни, остановившись перед дверью.

Ченг приоткрыл коричневые глаза, посмотрел на белого пристальным, немигающим взглядом змеи, приподнял полу куртки, так что стал виден узкий кривой нож.

– Ты с ума сошел, Ченг! – прошипел Сидни, попятившись. – Ты знаешь меня сто лет!

Ни один мускул на лице Ченга не шелохнулся.

Сидни полез в карман, достал оттуда стершуюся монету с дыркой посредине, показал Ченгу. Тот расплылся в фальшивой улыбке, забормотал:

– Задравствуйте, гасападин Лэнс! Как падживаете, гасападин Лэнс! Чито-то вас давно не было, гасападин Лэнс!

Он открыл дверь, и Сидни проскользнул в душную темноту, бросив привратнику мятую пятерку.

Пройдя по темному кривому коридору, где пахло кровью и специями, он толкнул следующую дверь и на мгновение оглох.

В низком зале, тускло освещенном несколькими качающимися под потолком лампами, яблоку негде было упасть. Сотни лиц – желтых, кофейных, нездорово серых, почти черных – сливались в сплошную колышущуюся массу, жующую, орущую, ругающуюся на десятке языков. Здесь были бледные, истощенные лица курильщиков опиума, завсегдатаев китайских притонов и неестественно блестящие, возбужденные глаза любителей гашиша. Но сейчас все они были охвачены одной всепоглощающей страстью.

В центре зала, в единственном ярко освещенном квадрате, бешено наскакивали друг на друга, отступали и снова бросались в атаку два бойцовых петуха.

Бой продолжался уже достаточно долго, и петухи были залиты кровью, как будто уже побывали под ножом мясника. С первого взгляда было видно, что один уже обречен – сбитый на сторону окровавленный гребень, неуверенная походка, а самое главное – тусклые, потухшие глаза, в которых уже погасла воля к победе, к жизни…

Второй петух прыгнул вперед, нанес сильный, безжалостный удар – и зал взорвался криком: бой закончен.

Старый китаец вышел на ринг, прошелся тряпкой, стер кровь, бросил в ведро побежденного – и на ринг вынесли новых бойцов.

Сидни торопливо протолкался к Массису.

Толстый малаец торопливо принимал ставки, писал на клочках бумаги свои условные значки.

– Здравствуй, Ли… – проговорил Сидни, и собственный голос показался ему фальшивым.

– Здравствуйте, мистер Лэнс! – Круглое лицо букмекера стало еще круглее, словно у сытого кота при виде сметаны. – Никак вы принесли мне должок?

– Нет, Ли, я пока не принес тебе денег… – пробормотал Сидни, самому себе становясь отвратительным. – Я скоро с тобой рассчитаюсь. Не мог бы ты поверить мне в долг?

– В долг? – букмекер перекосился, как будто раскусил лимон. – Мистер Лэнс, сколько вы мне должны?

– Я точно не помню, Ли…

– Зато я помню! Я очень хорошо помню!

– Последний раз, Ли, последний раз!

– Мистер Лэнс, вы мне это уже говорили! – Букмекер поскучнел и отвернулся к высокому филиппинцу, который трясущимися руками тянул ему смятые деньги.

– Но Ли, мы с тобой знакомы уже сто лет! – тянул Сидни в толстую спину малайца, но тот его больше не замечал.

– Мистер Лэнс? – раздался вдруг совсем рядом негромкий вкрадчивый голос.

– Допустим, – отозвался Сидни, поворачиваясь. Обычно такие оклики в толпе не сулили ничего хорошего.

Перед ним стояла женщина, что само по себе было удивительно. Женщины в этом зале почти никогда не появлялись. Это был мужской мир – мир крови и насилия, денег и страсти.