— Женька, скорей снимай, прекрасный кадр!
— Но кот же у тебя на голове, — изумился Евгений.
— Пусть будет так, это тоже хорошо, — заверила я.
Евгений наставил на нас фотообъектив, но я ясно видела, что ракурс он взял не тот и возмутилась:
— Что ты делаешь? Левей! И ниже! Я хочу, чтобы создавалось впечатление, что мы в полёте. Понимаешь? Читатель должен думать, что я лечу…
И я полетела… Ошалевший от страха кот издал душераздирающий вопль, дёрнулся, он был слишком тяжёл, я потеряла равновесие, резко сдвинулась туда, куда просила зайти Евгения, лестница накренилась и… мы полетели: лестница, я и кот. Кот по непонятной причине не пожелал сойти с моей головы и при этом царапал когтями мои щеки нещадно…
Так, вместе с котом я приземлилась, по пути зацепив скулой за что-то и набив себе неподражаемый фингал. Секундой позже приземлилась лестница, подарив мне второй фингал.
Лестница упала прямо на нас с котом. Кот, оказавшись на полу, там лежать и остался, а я вскочила и, негодуя, понеслась на Евгения.
— Я сделал несколько отвальных кадров, — восторженно сообщил он, а я вместо восклицательного знака залепила ему пощёчину.
Пощёчиной я не ограничилась, от злости я пару раз лягнула его и помчалась к зеркалу смотреть на результат полёта. Результат превзошёл все ожидания: от моего лица не осталось живого места. Впрочем, нет. Нос, центральная часть лба, губы и подбородок сохранились неплохо, а вот щеки! Боже! Щеки представляли собой подобие фарша. Во всяком случае крови было больше, чем в говяжьем фарше. Глаза…
Впрочем, глаз не было видно. Их закрывали фингалы. Каким-то непостижимым образом я обросла ими в полёте, и от этого мой взгляд на жизнь приобрёл похоронные краски.
— Изверг! — завопила я на Евгения. — Что ты со мной сделал? Ты не мог поймать лестницу? Или, на худой конец, меня? Ах, да, — притворно вспомнила я, — ты действительно не мог. Ты же в это время увлечённо щёлкал фотоаппаратом! Папараци чёртов! Я убью тебя! Убью!
С этим воплем я понеслась на Евгения.
— Соня, прости, я творческий человек, — убегая, оправдывался он, — ну не совладал, не совладал с собой, увлёкся, Соня! Прости!
Горе моё достигло опасного предела, и догонять Евгения я передумала. Бог знает что я могу с ним сделать? Вдруг и вправду убью? Вместо этого я уселась на пол и завыла.
— А-ааа! Что я теперь покажу моему читателю-юю! — выла я. — Фарш на щеках и фингалы?! А-аааа! А я-то мечтала, что выступлю на плече с котом, вся воздушная, вся прекрасная, неотразимая, что читатель увидит меня, восхитится и воскликнет: «Ах, что за чудо! Что за прелесть! И что за красота! … И… что… эта… дурочка… может… написать… приличного? В этой же головке не предусмотрено мозгов!»
Мои слезы мгновенно высохли.
— Это сам Бог спас меня от необдуманного поступка, — лихорадочно зашептала я. — Конечно, нельзя читателю показывать свою красоту, этак он меня уже заранее раскритикует, ещё без причины.
Евгений обрадовался и закричал из-за колонны, куда я загнала его:
— Вот видишь как хорошо все получилось!
— Молчи, изверг, — для порядка прикрикнула я, хотя абсолютно была с ним согласна.
Более того, я подумала: «И день рождения, слава богу, отпадает. Не хватит же совести у Тамарки тащить меня к своему Фролу Прокофьевичу. Я там всех гостей распугаю.»
— Поехали домой, — скомандовала я.
Евгений вышел из-за колонны и с ужасом воззрился на мертвецки спящего кота.
— Он живой? — спросил Евгений.
— Конечно, — заверила я. — Живой по всем признакам.
— По каким признакам? Он даже не дышит!
— Это от лени. Нормальное его поведение. Этого кота можно бросать хоть с Эфелевой башни, он и не почувствует, столько на нем жира и шерсти. Хочешь, наступлю ему на хвост, он не издаст и звука.
— Нет, не надо, — поспешно отказался Евгений. — Но я не понял, ты что, все эти аргументы приводишь в пользу того, что кот жив? Какие же тогда будут в пользу его смерти?
— Никаких. Этот кот бессмертен. Если бы ты видел, что проделывает с ним Даня, пришёл бы к такому же выводу. Бросим его здесь, а утром Даня подберёт.
И мы ушли. Точнее, уехали, поскольку дача Тамарки за городом. Дома я горестно обследовала своё лицо и поняла, что это плата за мою чрезмерную гордыню. Нельзя кичиться своей красотой, когда вокруг столько уродов. Надо быть скромней, а то сглазят.
С этой разумной мыслью я и легла спать, давая себе клятвы ни за что не идти на день рождения Фрола Прокофьевича.
Читать дальше