Виктор Пронин - Голоса вещей

Вот тебе, старик, и награда за преданность производственным и сельскохозяйственным новостям, подумал Ксенофонтов и, сунув деньги в карман, расположился на влажной после ночного дождя скамейке — не прибежит ли кто запыхавшись, с круглыми глазами, нервный и несчастный. Но нет, никто не прибегал. Ксенофонтов пощипывал ус и смотрел на часы. Нельзя сказать, что он очень хотел вернуть деньги, нет, ничто человеческое ему не было чуждо, но в то же время надо заметить, что он отдал бы находку, не колеблясь, даже немного гордясь собой.

Как бы там ни было, перед обедом Ксенофонтов позвонил Зайцеву.

— Старик, — сказал он, — а не пообедать ли нам?

— Договорились. Встречаемся, как обычно, в вареничной.

— Где?! — переспросил Ксенофонтов, стараясь наполнить свой вопрос брезгливостью и пренебрежением.

— В вареничной. А что?

— Чтобы я пошел в эту вонючую забегаловку? Да никогда! Старик, мы обедаем в ресторане. Вот так. В «Астории». Я позвоню туда и закажу столик. Не опаздывай, — и Ксенофонтов положил трубку.

Придя в ресторан и расположившись в углу под фикусом, Ксенофонтов удовлетворенно поглядывал в зеркало, находя в себе все новые достоинства, которых не замечал вчера. Зайцев вошел быстро и деловито, будто не в ресторан, а в служебный кабинет. Посмотрел озадаченно на Ксенофонтова, присел.

— Внимательно тебя слушаю, — сказал он с некоторой скорбью в голосе. — Что случилось?

— Ничего не случилось… Я вот подумал: а почему бы мне не пригласить в ресторан лучшего друга, почему бы мне не посидеть с ним в этом приятном месте?

— В этом? — Зайцев потер лист фикуса, вытер салфеткой пальцы. — Ну ладно… Некоторые сидят в местах и похуже.

— Обижаешь, старик, обижаешь, — проворковал Ксенофонтов, вчитываясь в меню. — Вот у них тут есть заливная говядина…

— Нет заливной говядины, — бросила официантка, проходя мимо со стопкой грязных тарелок. — Дежурный обед, молодые люди. Суп с яйцом, гуляш с макаронами и компот из сухофруктов.

— Ничего, — утешил Зайцев погрустневшего друга. — Ты же сам сказал, что главное — посидеть. Хорошо сидим. Ну, выкладывай уже наконец.

— Полсотни нашел, старик, — Ксенофонтов без радости вынул из кармана и положил на стол хрустящую бумажку.

— Спер, наверно? — подозрительно спросил Зайцев. — Признавайся, чистосердечное раскаяние облегчит твою участь.

— Да нет, все проще… У газетных витрин в сквере, знаешь? Кто-то так зачитался, что не заметил, как деньги потерял.

— Совсем новенькая, — проговорил Зайцев, рассматривая водяные знаки на купюре. — Надо же так увлечься… Не иначе как твою статью прорабатывал.

— Да скорее всего, — согласился Ксенофонтов. — Когда меня читаешь, можно забыть о чем угодно.

— Ты имеешь в виду хвалебный гимн во славу пекаря Фундуклеева?

— А хотя бы! — запальчиво воскликнул Ксенофонтов.

— Да, конечно, — милостиво согласился Зайцев. — Я прочитал этот очерк с… большим интересом. Тебе никогда еще не удавалось, никогда еще…

— Ну? Ну?!

— Я хотел сказать, что никогда тебе еще не выделяли столько места на газетной полосе.

— Мне выделяют столько, сколько я заслуживаю! — отчеканил Ксенофонтов.

Через полчаса, когда друзья съели суп с яйцом, проглотили гуляш с макаронами и заели все это вываренными сухофруктами, они расположились на нагретой солнцем скамейке в сквере и сидели без слов и движений в ожидании того момента, когда кончится обеденный перерыв и им придется разойтись по своим рабочим местам.

— Пойду-ка позвоню в одно место, — сказал Зайцев и направился к телефонной будке.

— Позвони, старик, позвони, — сонно проговорил Ксенофонтов, не открывая глаз. Зайцеву, видимо, удалось сразу дозвониться — из будки доносились напористые слова, он кого-то настойчиво приглашал зайти к нему в кабинет. Мимо проходили люди, и Ксенофонтов слышал поскрипывание горячего ракушечника, которым были посыпаны дорожки, вспоминал прошлогодний отпуск, шум моря, девушку, которая…

— Молодой человек, — кто-то похлопал его по плечу. — Нехорошо деньгами разбрасываться. Так и по миру пойти недолго…

Ксенофонтов открыл глаза, откинулся от спинки, осмотрелся. Как раз между его вытянутыми ногами, на разогретом солнцем ракушечнике, лежал зелененький комочек. Не успев еще расстаться с морским побережьем и загорелой девушкой, Ксенофонтов с недоумением смотрел на пятидесятирублевку.

Вернувшийся Зайцев не заметил состояния друга и спокойно уселся рядом.