Виктор Пронин - Голоса вещей

— Придумать можно. А зачем? Человек отодвигает столик с кофе, чуть не падая мне на колени, протискивается к шкафу и тут же начинает хватать стекло, коробочку, полку — смотрите, дескать, когда возникли эти отпечатки — сейчас, а уж никак не вчера, когда пропало кольцо.

— Как-то жидковато это, неубедительно…

— Как бы там ни было, хозяйка счастлива, а слабонервные подруги ее любимые теряют самообладание при виде кольца! Но! — Ксенофонтов поднял длинный указательный палец, — в отличие от некоторых работников правосудия, я не спешу с выводами, я продолжаю поиск — задаю вопрос. Какой?

— Не помню…

— Вопрос совершенно невинный: «Ты ведь не знал, что оно такое дорогое?» Пустой, казалось бы, вопрос, но сколько в нем коварства! О! — Ксенофонтов покачал головой, словно бы в восторге перед собственной проницательностью.

— Не вижу никакого коварства!

— Что мне отвечает на этот вопрос Сваричевский? Он не увидел в нем подвоха, понял только, что намекаю — дескать, у него таких вещей никогда не было и не будет. И понес чушь про японскую фотокамеру. Тон и вопроса и ответа несерьезный. Игра! Мы не вытираем слезы с красивых щек Раи, не промокаем носовыми платками ее глаза, мы искренне ей сочувствуем, но делаем это не слезливо. Понимаешь? На шутливый вопрос я получаю шутливый ответ. Все правильно. Я бросаю мяч, Сваричевский принимает подачу. Я снова бросаю мяч, задаю второй вопрос: «Что бы ты сделал, найдя такое кольцо?» И опять Сваричевский не уклоняется. «Купил бы еще одну камеру! — отвечает он. — «Хассельблад». Я задаю те же вопросы Цыбину, и он отбивает мои мячи. Он беззаботен — вот что следует из его ответов.

— А Лошкарев?

— О! — воскликнул Ксенофонтов. — Лошкарев мои подачи не принимает. Я бросаю ему мяч, а он не знает, действительно ли это мяч или, может быть, чугунное ядро?! И вместо того чтобы отбить мяч, он шарахается от него в сторону. Спрашиваю у Лошкарева: «Ты ведь не знал, что оно такое дорогое?» Что он отвечает? «Ты о чем?» Мы все собрались из-за кольца, это злосчастное кольцо у всех в мозгах, в печенке, на языке, а он у меня спрашивает — ты о чем? Не знает, что ответить, и боится попасть впросак. Невинный мяч принимает за бомбу с дымящимся фитилем. И хотя мне уже все ясно, я спрашиваю — что бы он делал, найди такое кольцо? Но Лошкарев насторожен, обеспокоен, он раздраженно отмахивается от моего милого вопроса! «Да ну тебя!» — говорит он. Другими словами — я ему мяч, а он — прыжок в сторону.

— И ты уверен…

— Зайцев! За пятнадцать минут он прокололся трижды. Этого мало? Мне оставалось выйти вслед за ним на площадку, объяснить суть его поступков и попросить колечко. Кажется, он расстался с ним без сожаления.

Зайцев и Ксенофонтов сидели под навесом у трамвайной остановки и молча наблюдали, как весенний дождь старательно освежал и без того свежую листву. Оба пребывали в том редком состоянии, когда не нужно было спешить, и никакие дела, ни газетные, ни следственные, не тревожили их и не заставляли куда-то мчаться, хватать такси, втискиваться в телефонные будки и бросать в щели автоматов гривенники, поскольку некогда их разменивать на двушки…

Друзей нисколько не раздражало затянувшееся отсутствие трамвая. Они могли прекрасно обойтись и без него, могли отправиться на набережную, но дождь продолжался, и оба сидели, наслаждаясь видом разноцветных прохожих, которым наконец-то представилась возможность обновить зимние покупки — зонтики, плащи, туфельки. Да, все это было куплено в суровые снежные холода. А сейчас, когда отошла земля и птицы восторженно разгребали вскопанные клумбы сухонькими своими лапками, магазины, конечно же, были завалены шапками, пальто с меховыми воротниками и резиновыми сапогами, совершенно незаменимыми в осеннюю распутицу.

И вдруг до них донесся возбужденный шепот. Чуть повернув голову, Ксенофонтов увидел двух женщин с хозяйственными сумками. Опасливо озираясь, одна из них делилась с подружкой какой-то ужасной тайной. Вторая безутешно качала головой, не замечая, как с навеса ей на плечо льется тонкая струйка дождя.

— Ай-яй-яй! — причитала она. — Подумать только! Это же надо!

— Говорят, две машины телевизоров вывезли — и как корова языком. Никто ничего не видел, не слышал!

— Господи боже ты мой! Царица небесная!

— Во как! Милиция с ног сбилась, а собаку вызвали — она только понюхала — и тут же сдохла.

— Батюшки-светы! — вскрикнула женщина.