Наталья Александрова: Серенада для шефа

Марину у них не любили за вызывающий вид, модные тряпки, острый язычок. Та же Полякова вечно шипела: «Скажите, как у нас лаборантка одевается, с каких это, интересно, денег?»

Марина в ответ не стеснялась высказывать, что она обо всех думает, а в последний месяц вообще со всеми переругалась, даже с Надеждой схлестнулась пару раз. А когда в соседнем отделе у конструкторов сапоги продавали и Маринка их перехватила у Поляковой, они вообще в туалете чуть не подрались.

Работала Марина у них несколько месяцев, образования никакого, кроме десяти классов, не имела, учиться не собиралась и в дальнейшие свои планы никого не посвящала.

Надежда прислушалась. Полякова, сделав скорбное выражение лица, разговаривала по телефону, потом после обеда выпросила в профкоме машину и отбыла к родителям Марины выбирать фотографию для некролога. Пришел начальник, разогнал посторонних. Сотрудники разбрелись по рабочим местам, часа три было тихо, а потом вернулась Полякова и одним духом выложила все, что ей удалось узнать дома у Марины. Родителей расспрашивать она все-таки постеснялась, но удачно застала там милиционера в штатском, который пришел снимать показания. На нетактичное замечание Поляковой, что, мол, в праздник милиция тоже отдыхает, он строго ответил, что в праздник милиция как раз работает, и дел хватает, а самоубийца и подождать может, ей уже все равно. Правда, это он добавил, когда они уже вышли на лестницу. Дальше он рассказал, что нашли тело (он так и выразился) седьмого ноября, днем, в заброшенном доме где-то у Сенной площади. Дом пустили на капремонт, огородили забором, да так и оставили. После демонстрации народ расходился по домам, шли толпой мужики с завода. Было холодно, мужички согревались весь день то водочкой, то бормотухой, а туалеты, как водится в праздник, закрыты, вот они и полезли через дырку в заборе пописать. А там во дворе как увидали тело (!), так про все позабыли и со страху с воплями бежать пустились. А так как милиции все-таки в праздник на улице много, то их сразу и сцапали, но поскольку к трупу они не приближались, то их подержали до приезда опергруппы и отпустили. А врач установил, что девушка упала не меньше чем с седьмого этажа накануне вечером, и поскольку несчастный случай исключили (что ей было делать ночью на крыше заброшенного дома?), а кошелек, песцовая шапка и золотые сережки были на месте, то начальство, недолго думая, распорядилось считать это самоубийством, пока, до вскрытия. Видно было, что Поляковой доставляет огромное удовольствие произносить эти слова с двойным «р»: трруп, опергрруппа, вскррытие.

Когда вышли на улицу, то, увидев профкомовскую машину, словоохотливый опер оживился, собрался было ехать с Поляковой в институт, но по дороге передумал, позвонил по автомату, спросил Леночку и попросил высадить его у дома тридцать пять по Среднеохтинскому, но шофер Иван Иваныч к дому его не подвез, высадил у лужи на перекрестке и всю дорогу ворчал, что рабочий день кончается, бензин государственный, а ментов по бабам развозить он не нанимался.

Далее выяснилось, однако, что шустрый мент хоть и болтал не в меру, но и от Поляковой успел вызнать немало: и где Мариночка работала, и как к ней относились в коллективе, и не было ли у нее неприятностей в последнее время. И Полякова быстренько ему выложила, что все, в общем, к Мариночке относились ничего себе, а вот с начальником новым у нее были трения, и даже вот как раз шестого числа перед праздниками случился у них скандал в кабинете, так он на нее кричал, а потом Марина выбежала вся в слезах, и больше ее в тот день никто не видел.

Тут Полякова остановилась передохнуть. Коллектив молчал, обалдевший от сведений.

«Дура она или притворяется?» – подумала Надежда.

– И зачем ты это сделала? – не выдержал кто-то из мужчин. – Зачем столько лишнего наболтала?

Полякова сделала круглые глаза:

– Ну как же, меня же оперуполномоченный спрашивал, я же должна ему правду говорить!

«Притворяется», – решила Надежда.

Тут вступила Пелагея Никитична. Она работала в институте с незапамятных времен, вечно жаловалась на болезни, каждый год собиралась на пенсию, но почему-то не уходила и по праздникам, ударившись в воспоминания, рассказывала, что сейчас-то работать – это что, а вот раньше, когда на госиспытания выходили, аппаратуру сутками настраивали, и вот тут стояли раскладушки, и все сотрудники на них по очереди ночевали. После этого она начинала рассказывать, что это сейчас она, конечно, немолодая, а раньше была так очень даже ничего себе, и прежний начальник, Николай Иванович, часто на нее заглядывался.