Татьяна Луганцева - Траурный венок от Красной Шапочки

– Но вы же не актриса?

– У меня это в генах. Моя мать – актриса, – гордо ответила Яна.

– А как же народная мудрость, что на детях талантливых людей природа отдыхает? – еле заметно улыбнулся следователь.

– Вот что у вас за работа такая? – нахмурилась Яна. – Приходите к больным, можно сказать, умирающим людям и еще умудряетесь портить им настроение…

Следователь рассмеялся и вышел из палаты. А после визита Артема Алексеевича Яна с некоторой обидой подумала, что к ней не зашла ее подруга Ася. Вот ведь странно…

Вечером все та же хмурая медицинская сестра прикатила тележку с кастрюлями и строго посмотрела на Яну:

– Ужин.

– А что там?

– Ну уж не икра с вишнями, – почему-то ответила медсестра. Пояснила: – Каша гречневая с подливой мясной и компот.

Яна согласилась поесть, скорее, для того, чтобы не обидеть женщину. Медсестра шлепнула поварешкой на белую тарелку гречневую кашу, а затем столовой ложкой капнула какой-то жижей сверху.

– У нас тут не ресторан. Палата платная, а потому отдельная, но разносолы готовить некому.

– Я поняла, – поспешно согласилась Яна. И решила втереться в доверие: – Вы и уколы делаете, и еду разносите…

– Я еще и полы мою, – обернулась в дверях женщина. – А кто будет все делать-то? Отделение очень тяжелое – ожоговое, дураков-то мало здесь работать.

Медсестра загремела своей тачанкой дальше по коридору. Яна взяла в руку погнутую алюминиевую вилку и подцепила кашу. Есть ее можно было только с большого голода. Крупа была самая дешевая с большим количеством шелухи черного цвета и еще какого-то овса. Мало того что каша была абсолютно несоленая, видимо, для придерживающихся диеты, так еще и холодная. В подливе, пахнущей действительно мясом, теоретически должны были присутствовать два-три кусочка оного. Но не присутствовали. Яна даже начала подозревать, что подлива изготовлена из мяса, на котором был сварен перловый суп, подававшийся на обед. Яна вообще-то проголодалась, но все-таки кашу есть не смогла, отложила вилку. Да и мутный компот из сухофруктов не внушил ей доверия.

В ее палату снова постучали.

«Прямо проходной двор какой-то», – подумала Яна, но крикнула:

– Войдите!

Заглянул Никита. Причем одетый в красивый костюм. Он был даже при галстуке, чем удивил Яну.

– Ого! При параде? Откуда костюмчик?

– Друзья принесли. Я уезжаю на съемку, а это тебе. – Он втянул за собой тележку, заставленную разной едой, отнюдь не больничной, по центру возвышался огромный букет роз.

У Яны даже глаза расширились:

– Ничего себе!

– Думаю, местную гречневую кашку ты есть не стала.

Никита оглянулся по сторонам:

– И по пятьдесят граммов нам после пережитого не повредит, – достал он бутылку дорогого коньяка и два пластиковых стаканчика.

– А как же твоя съемка? – поинтересовалась Яна.

– Пятьдесят граммов меня, старого алкоголика, не выбьют из колеи. Шутка!

– За что пьем? – спросила Яна.

– Предлагаю очень актуальный тост. За выздоровление, конечно! – Поморщившись (руки-то, видно, болели), Никита открыл бутылку и разлил коньяк, но явно не по пятьдесят граммов, скорее, по сто пятьдесят. – Бинты из-под рукавов не видно?

– Да вроде нет. Но красными ладошками ты лучше не маши. Да и брови у тебя опалены, и лицо красное, а сейчас от коньяка еще краснее будет, – перечисляла недостатки в его внешнем виде Яна.

– Ты не представляешь, какие чудеса творят у нас в Останкине гримеры, – сказал Никита, подмигивая ей.

Яна сползла с кровати, сунула ноги в валенки, воодушевленная видом вкусной еды, сделала шаг, скользя подошвами по линолеуму: тут же ухватилась за мощное плечо Никиты.

– Больно? – сочувственно спросил он.

– Терпимо. Я думала, будет хуже… Помоги мне дойти до раковины, – сквозь зубы попросила Яна.

– Может, не надо? – заволновался Никита, но Яна упрямо скользила вперед.

– Тогда держись за спину, за руки не надо, – попросил, в свою очередь, Никита, и они оба закатились в ненормальном смехе, комментируя ситуацию, мол, битый небитого везет…

– Надо же хоть умыться. Ко мне кавалер с цветами и коньяком пришел, а я лежу немытая, нечесаная, – пояснила свои действия Яна.

Она посмотрела в зеркало, висящее над раковиной, и остолбенела. Вроде в палате в данный момент находились двое – она и Никита. Тогда откуда же тут отражение какой-то изможденной женщины с бледным лицом, с глазами в пол-лица без ресниц и без бровей? Светлые волосы были почти сожжены и образовали пряди разной длины, а некоторые особо короткие пряди торчали ореолом над головой.