Наталья Александрова: Кот в мешке

Разочарованию его не было предела: ни в одном кармане спящей женщины не было денег, единственный улов незадачливого карманника состоял из новенького паспорта.

Что ж, паспорт, конечно, не деньги, но его тоже можно продать, есть любители и на чужие документы.

По крайней мере на пузырек настойки боярышника ему за такой аккуратный документах точно дадут.

Бомж огляделся по сторонам, убедился, что его скромная особа никого не интересует и тихонько покинул приемный покой.

Прошло еще некоторое время, и невысокая, похожая на жабу тетка заскучала, лишившись своей высокомерной собеседницы. Оглядевшись и не найдя среди больных никого более достойного внимания, она решила поговорить о жизни с тихой женщиной в кашемировом пальто.

Подсев поближе к неразговорчивой незнакомке, «жаба» вежливо покашляла, стараясь привлечь к себе внимание. Тяжело, с показным сочувствием вздохнув, она проговорила:

— Что-то супруг ваш не торопится.

Поскольку дама ничего не ответила и никак не прореагировала на проявление сострадания и женской солидарности, жаба поджала губы и недовольно заметила:

— Если некоторые чересчур гордые, тогда нужно в дорогую больницу ходить, которая для богатых! А ежели в одну больницу пришли, так нечего перед людьми так гордиться!

Дама и на это справедливое замечание ничего не возразила.

«Жаба», с одной стороны, несколько устыдилась своей излишней резкости, с другой — подумала что лучше не задевать незнакомку, а постараться найти к ней соответствующий подход и вызвать на разговор, поскольку больше поговорить здесь все равно не с кем.

— И то взять, — с прежней задушевной, задумчиво-сочувственной интонацией произнесла разговорчивая тетка, — разве же от мужчины дождешься понимания? Все они черствые, бесчувственные, невнимательные, одно слово — козлы…

Дама в кашемире сидела очень тихо, и тетка продолжила с большим искренним чувством:

— Мой-то, пока еще жив был, придет с работы, полный обед стрескает и уткнется в свой футбол… Я ему, бывало, говорю: "Коленька, ты бы хоть когда с женой поговорил! Хоть изредка! Тут столько всякого накопилось, обсудить-то хочется.

Вот, взять к примеру, Луис-Альберт, скотина неблагодарная, от Патрисии ушел к этой, к стерве своей рыжей…" — так он вместо вежливого ответа, бывало, запустит чем-нибудь увесистым! Иной раз из посуды, и вдребезги, а ведь жалко, не даром же достается… Или еще, бывало, позову: «Колюша, что-то мы все с тобой дома сидим, давай хоть к Нинке сходим, она новые табуретки на кухню купила, звала посмотреть…» — так опять он не согласный, только выразится по-некультурному, другой раз уже и не захочешь ему слово сказать…

Молчаливая дама по-прежнему не издавала ни звука, и это уже показалось «жабе» невежливым и даже подозрительным — нет бы поддакнуть, сочувственно покачать головой или еще как-нибудь поддержать разговор, а то будто со стенкой разговариваешь, никакого интереса!

— Может, конечно, у вас муж и не такой, — обиженно проговорила задетая за живое тетка, — да только что-то ваш принц-королевич как ушел, так и поминай как звали!

Дама даже на такой прямой выпад ничего не ответила, и тетка уже хотела пересесть на другое место, как вдруг заметила некоторую странность. На щеку дамы села закаленная бесчисленными невзгодами муха, каким-то чудом перезимовавшая в больничных коридорах. Уж тут-то любой нормальный человек должен был пошевелиться и согнать назойливое насекомое, но странная особа даже пальцем не двинула.

— Я извиняюсь, — почему-то вполголоса проговорила «жаба», — у вас.., муха на щеке!

Она протянула руку, согнала наглую муху и чуть заметно прикоснулась к щеке неразговорчивой женщины. Та и теперь не шевельнулась, не вздрогнула, не отстранилась, вообще никак не ответила на случайное прикосновение.

Но это не все. Щека таинственной женщины была холодной, как лед.

Тетка вскочила, опрокинув свой стул, и истошно завопила:

— Мертвая! Мертвая она! Я с ней целый час разговариваю, а она уже совсем холодная!

При этом перепуганная тетка так широко открывала рот, что ее сходство с жабой сделалось просто поразительным.

По пути от больницы Маркиз завернул на Пушкинскую улицу, где в доме номер пять, в квартире номер шестнадцать была прописана покойная Ирина Леопольдовна Крылова. Он собирался опустить ее сумочку в почтовый ящик, но подъехав к дому, с огорчением понял, что из этой благородной затеи ничего не выйдет. Дом номер пять был отлично отремонтирован, перед входом на огороженной стоянке красовалось стадо дорогих сверкающих лаком иномарок, а над самой дверью плавно поворачивалась из стороны в сторону портативная камера видеонаблюдения.