Татьяна Луганцева - Табу на женатых мужчин

– Как только все определится, я сразу же вылечу в Германию, – заверил ее Григорий. – Я теперь всегда буду рядом с Викой. Я обеспечу ей и уход, и лечение, и образование, и…

– Папа может, папа может все, что угодно, только мамой не может быть, – пропел Федор. – Девочке по-любому нужна женщина рядом и полная семья с гармонией и любовью.

– Я знаю, – сказал Григорий, глядя на Музу, – и на этот раз я выберу очень хорошую женщину.

– Да ты уж постарайся, – ответила Муза, глядя ему прямо в глаза. – Ребенка нельзя подводить во второй раз!

– Я больше не подведу.

– Но мама у нее все равно должна остаться мамой, уж какая есть, – почему-то снова стала высказываться Муза, хотя ее никто не просил.

– Какие же тупые бывают люди! – вдруг закашлялся дядя Федор.

– В смысле? – отвлекся на него Григорий.

– Вы не видите, как вы смотрите друг на друга? О каком еще поиске может быть речь? Хорошая женщина! А чем женщина, сидящая напротив тебя, плоха? Да вы светитесь просто! Не прощайтесь!

– Спасибо за совет, – улыбнулся Гриша. – Но у этой девочки сложный характер.

– Сложный – это еще не плохой, – парировал Федор, приподнялся на кровати и внимательно посмотрел на Музу.

– Какая утонченная женщина! Какие глаза и какие тонкие запястья! Вы музыкант?

– Надо же! Вы сразу угадали! – удивилась она. – Вы знаток женщин?

– А чего гадать-то? Оно все видно сразу, я в людях разбираюсь, да и в женщинах тоже… был грех, я же был молодой и симпатичный…

– Ой, а скажите тогда, этот мужчина – бабник? – спросила Муза, указывая на Григория. – Мне очень важно знать.

– Что началось-то? – напрягся тот.

– Если она этим интересуется, это уже хорошо, – успокоил его дядя Федор. – Гриша-то? Бабник или нет? – Старик пытливо впился в Григория. – Уверен, что нет, хотя баб было много, но это и неудивительно, при такой харизме-то. Я уверен, что он просто ищущий и не нашедший, запутавшийся, по-разному можно назвать.

– Я бы сказала, уставший от женщин. Есть такая категория мужчин-красавцев со скучающим взглядом, – отметила Муза, и дядя Федор рассмеялся.

– Нет, взгляд у него не скучающий, особенно когда он смотрит на вас. Так вы, Муза, музыкант? Я все же прав?

– Пианистка. Но сейчас с руками проблема, и я преподаю музыку, – ответила Муза.

– Какая прелесть! Какая тонкость! Учительница музыки! – Федор задумался и еще раз внимательно посмотрел на Музу: – А я вас давно искал.

– Меня? – удивилась она.

– Да, именно такую женщину с твердой позицией, трогательными чистыми глазами и музыкальным слухом.

Федор закашлял еще сильнее. Музе, если честно, показалось, что старик сейчас же сползет с кровати, достанет какую-нибудь коробочку, встанет на колени и попросит ее стать его женой до конца дней своих.

– Может, врача вызвать? – забеспокоилась Муза.

– Да какой там врач! Гриша, скажи ей, что я тут даже не по профилю лежу! – отмахнулся старик.

– Не по профилю? – переспросила она.

– У меня рак на последней стадии, положили умирать, – закашлялся старик. – Место оказалось в этом отделении, сюда и пристроили…

– Не знаю, что сказать, – растерялась Муза.

– А ничего и не надо говорить! – прервал ее дядя Федор.

– Может, не все так плохо? – робко спросила Муза.

– Нет, именно так, может, даже хуже, – закашлял дед. – И я лично тебя хочу попросить об одном деле.

– Да, конечно, – согласилась Муза, хотя и выглядела при этом несколько растерянно.

– Само провидение тебя привело ко мне, – продолжил старик, словно перенимая эстафету рассказчика от Григория. – Я дважды был женат, но лишь в одном браке у меня родился сын Виталий. А я в жизни очень много сделал такого, за что мне должно быть стыдно. Я гулял, изменял всем своим женщинам, и женам в том числе. Да, сейчас, когда я уже одной ногой сами понимаете где, я стал говорить только правду. Я пил, кутил. Возможно, из-за пьянства у меня и сын родился больной. Все может быть. А дальше – позор на мою голову, я бросил жену с больным сыном и улетел порхать дальше. Я им и не помогал даже. – Старик снова закашлялся и задумался, старческие глаза его наполнились слезами.

Музе и Григорию сказать было нечего. С одной стороны, вроде надо было подбодрить его, а с другой – он рассказывал очень нелицеприятные вещи, и радоваться здесь было нечему.

– И вот сейчас моему сыну тридцать три года. Он – инвалид, всю жизнь в инвалидной коляске. Я не общался с ним, только когда мне был поставлен смертельный диагноз, я навел о нем справки. Мой сын Виталий Федорович вырос хорошим человеком. Бывшей жене пришлось в этой жизни очень несладко. Она была актрисой и работала в ТЮЗе, маленьком, провинциальном театре. Я с ней и познакомился на каком-то банкете, куда наша организация пригласила артистов для выступления. Красивая женщина была! Эх, какой же я идиот! Почему ничего нельзя вернуть назад? – почесал затылок Федор. – А когда она осталась одна с неходячим ребенком, ей пришлось уйти из театра и полностью посвятить себя сыну. Его надо было в буквальном смысле этого слова носить на руках, кормить, мыть, одевать. Жили они на небольшую пенсию по инвалидности и на ее зарплату уборщицы. Когда Виталик засыпал, жена шла в свой театр неподалеку от дома и мыла там сцену и убиралась в гримерках. Ей было стыдно перед коллегами и очень важно, чтобы ее никто не увидел. Лицо ее постепенно покрывалось морщинами, кожу на руках разъели химия и вода, аромат французских духов заменил запах мокрых тряпок и хлорки, а в красивых глазах навсегда поселилась печаль, – сказал Федор и все-таки расплакался.