Александра Романова - Шанель №007

— Система Вуоксы соединяется с Ладожским озером. Может, это оно? Больно здоровое.

— Нет, вряд ли. Это иллюзия. Фата-моргана.

Я не стала препираться, хотя была уверена, что фата-моргана нам не грозит. Она возникает в засушливой пустыне, а наша обстановка от сухости была далека. Мы судорожно гребли, а моему воображению представлялась взорвавшаяся плитка и сожженная база отдыха. А также сумма выставленного нам после этого счета. Вот и конец озера… тупик.

— Все-таки это не наше озеро, — сделала вывод Настя. — Плывем обратно!

Руки болели, на теле не было сухой нитки, молнии так и сновали вокруг, и я стала вспоминать маму и попугайчика Кешку — как славно мы с ними жили и как нежно любили друг друга, и вот бедная мама останется одна, а у нее гипертония. Господи, хоть бы выбраться живой — о большем я и не мечтала.

Тупик.

— Вон протока! — указываю я.

Мы долго плывем. Плывем из последних сил. Опять тупик! Но ведь как-то мы сюда попали, значит… и выбраться тоже можно! Мы дважды обплыли озеро — безрезультатно.

— Как ты думаешь, — осведомилась Настя, — за завтраком они удивятся, что нас нет? Может, организуют спасательную партию?

— Да они и не заметят.

— Наши порции останутся.

— Их съест Курицын.

— Значит, он заметит.

— И никому не скажет, — с мазохистским удовольствием уверила я. — В надежде съесть еще и обед. И вообще, ночь тут мы не продержимся.

— Выйдем на берег и переночуем под деревом.

— По-моему, в грозу под деревом — самое опасное место. Впрочем, мне уже безразлично. Только маму жалко.

Слово «мама» плохо подействовало на бедную Настю. Если б мы и так не были насквозь мокрыми, я бы уверенно утверждала, что она плачет. Но тут… именно в этот самый страшный миг… забрезжил луч надежды. Я увидела рыбака! Он сидел себе спокойненько в лодке с удочкой и ловил рыбу!

— Вон, смотри! Рыбак! Мы спросим у него дорогу!

— Он что, ненормальный? Ловить рыбу в такую грозу!

Я махнула рукой:

— Рыбаки все ненормальные. Но дорогу наверняка знает. Правда, далеко примостился, но уж поднапряжемся напоследок.

И мы поднапряглись. До сих пор удивляюсь, как мы выдержали эту пытку, однако, представьте себе, мы доплыли. И узрели чайку, уныло восседающую на валуне.

Вообще-то, я люблю животных. Особенно птиц. Но на счастье этой чайки, у меня не оказалось под рукой хорошего булыжника, иначе дни ее прервались бы раньше отмеренного Богом срока, а к моим многочисленным грехам прибавилось убийство. Впрочем, нельзя не порадоваться, что булыжника не было также у Насти. Иначе прервались бы мои личные драгоценные дни.

Мы молча и медленно гребли к берегу, надеясь выискать для ночлега место посуше. Может, лучше на островке? Он каменный, а с камня вода должна стекать. Камень… ну не сухой, конечно, однако не такой мокрый, как земля. А это что? Короткое матерное слово. Такое короткое — и такое прекрасное!

Никогда я не понимала любви русского народа к мату. Никогда не предполагала, что удачно употребленное ругательство способно вызвать у меня восторг. О, как мало мы себя знаем! Теперь мне хотелось снова и снова повторять три чудесные буквы, чтобы навеки запечатлеть их в своем сердце! Путеводные буквы, спасительные буквы! Все будущие годы моей жизни я не стану, как раньше, при их звучании презрительно морщить нос. Они будут для меня божественной музыкой.

Разумеется, по предусмотрительно оставленным неким гением опознавательным знакам мы довольно быстро нашли дорогу. От мата к Сержу-дураку, дальше любовная картинка, а вот и пристань. Лишь тут я взглянула на часы. Полночь! Мы болтались по Вуоксе четыре часа. А у нас сковородка на огне! Господи спаси!

Господь действительно спас. Правда, в данном конкретном случае он принял удивительно неподходящий облик — облик Курицына. Наше счастье стояло на мойке и сверлило взглядом сковородку.

— Тушенка пожарилась, а вас все нет, — объяснил мой коллега. — Ну, я ее и съел.

— Правильно, — кивнула я.

— А теперь макароны жарю, — горько добавил он. — Жарю, и жарю, и жарю. Два часа жарю. Бутылку масла извел. А они все жесткие! Подсунули какой-то брак! Я заглянула на сковородку. Курицын жарил сырые макароны! И тут, видимо, наступила реакция. Я принялась хохотать. На меня редко нападают приступы смеха, но уж если началось, то держись. Очень скоро ко мне присоединилась Настя, а потом и Курицын — видимо, за компанию. Мы выли и держались за животы. Сразу скажу, что в результате этой акции назавтра у меня болели руки, ноги, живот и щеки. Первое и второе от гребли, а остальное от смеха. И, даже выяснив, что истраченная бутылка постного масла принадлежала не Курицыну, а нам, мы не прекратили веселиться. Жизнь — прекрасная штука!