Ли Голдберг: Мистер Монк летит на Гавайи

Стоттлмайер посмотрел на Дишера:

— Свяжись с криминалистами, Рэнди, и убедись, что они сохранили коробку с перчатками доктора Дугласа. Попроси их исследовать перчатки на перфорацию.

Дишер кивнул и что-то записал в блокнот.

Я посмотрела на Стеллу. Она была такой бледной и слабой, что казалось, будто она тает в своей постели. Ее глаза наполнились слезами. Я вспомнила, что доктор Кларк кинулся к ней и спас жизнь, когда умер доктор Дуглас.

— Но, мистер Монк, — обратилась я. — Даже с внутривенным противоядием, для Стеллы было бы самоубийством травить своего хирурга, когда тот оперировал ее сердце.

— Это был риск, на который она была готова пойти, — ответил он. — Это поэтическое возмездие. Она использовала свое сердце, чтобы убить человека, разбившего его.

Стелла закрыла глаза, и слезы покатились по ее щекам. Не могу сказать, слезы печали или гнева. Скорее, и то и другое.

Стоттлмайер в изумлении покачал головой:

— Мы бы никогда не поймали ее, Монк.

— Вы бы смогли, сэр, — лизнул задницу Дишер. — Возможно, потребовалось бы больше времени, только и всего.

— Нет, Рэнди, я бы не сумел, — Стоттлмайер посмотрел на Монка с искренней признательностью. — Как ты догадался?

— Это же очевидно.

— Давай, руби! — рассмеялся капитан. — Не позволяй моим оставшимся клочкам самоуважения остановить тебя.

— Никто из врачей или других медработников не мог отравить доктора Дугласа незаметно, — объяснил Монк. — Поэтому и остался всего один возможный подозреваемый.

Стоттлмайер нахмурился:

— Это имеет смысл. Удивляюсь, почему я не заметил этого.

Капитан повернулся к Стелле, не заметив, как Монк изучает его как некую сложную живопись.

Дишер подошел к постели Стеллы:

— Вы имеете право сохранять молчание…

— Рэнди, — прервал капитан. — У нее в горле дыхательная трубка. Она ничего не может сказать, даже если захочет.

— О, — произнес Дишер, затем махнул наручниками, зажатыми в руке. — Должен ли я приковать ее к постели?

— Не думаю, что это необходимо, — ответил Стоттлмайер.

— Капитан, — сказал Монк. — Зато я никогда не смог бы пить воду из фонтанчика.

— Правда? — Стоттлмайер выглядел немного запутанным нелогичным заключением.

— Если бы от него не зависела моя жизнь. А Вы, наверно, пили оттуда, не задумываясь.

Капитан долго смотрел на Монка. — Всегда.

Монк пожал плечами.

Стоттлмайер кивнул.

Я думаю, если что Монк и нашел в жизни, так это способ уравновеситься. Это играло огромную роль в его способности замечать больше, чем остальные.

Каждый вторник днем Монк ходит на сеанс к своему психиатру доктору Крогеру. Я знаю об этом уже более года, но все же как-то вылетело у меня из головы, что очередной сеанс приходится на последний день перед моим отъездом, и в последний момент пришлось впопыхах везти его в офис доктора Крогера.

Вот тогда я и придумала такую злую и совершенную схему, что удивилась, как она мне раньше в голову не пришла. Я решила рассказать Монку о своей поездке, когда мы пойдем в кабинет Крогера; таким образом, вся тяжесть кризиса Монка ляжет на плечи психиатра, в то время как я наслаждаюсь чашечкой кофе, листая свежий номер Эсквайра в зале ожидания.

Получилась настолько блестящая схема, что кто-нибудь, смотрящий на события в ретроспективе, особенно Монк, подумает, будто я с самого начала планировала поступить таким образом. Неважно, когда я это придумала. Важно, что придумала.

Я припарковала свой Чероки на Джексон-стрит в Пасифик Хайтс, и мы начали спускаться по крутому склону к офису доктора Крогера в новом двухэтажном здании из бетона и стекла, в аэродинамичном обтекаемом модерновом стиле, плохо гармонирующем с рядами величественных викторианских зданий.

Небо было безоблачным, ослепительно синим, прохладный ветерок дул с Тихого океана сквозь деревья Пресидио, неся запах морской соли и сосен. Впереди виднелся район Марина, мост Золотые Ворота и через залив лесистые холмы графства Марин.

Мы находились на полпути вниз по кварталу, когда я сказала Монку, что на следующий день на неделю уезжаю в Кауаи в качестве подружки невесты на свадьбу лучшей подруги.

Монк заморгал, но в остальном его выражение лица не изменилось.

— Ты не можешь уехать, — сказал он. Я заметила, что он все еще ограничивает дыхание.

— Почему нет?

— Потому что у тебя не предусмотрен отпуск.

— Очень даже предусмотрен, — заявила я. — И я его до сих пор не использовала.