Наталья Александрова - Смерть под псевдонимом

В общем, жизнь не удалась.

Но как-то раз, солнечным майским днем, на стол Сперанского легла рукопись с названием «Белая волчица». Валентин отложил ее в сторону, чтобы проглядеть позднее, в свободное от более приоритетных занятий время, и тут к нему подошел рослый, шумный, загорелый человек лет тридцати, от которого в унылом помещении редакции сразу повеяло бескрайним лесом, свежим ветром, дальними странствиями и приключениями. Он представился: Николай Стерлигов и сказал, что приехал из Сибири, привез свою первую повесть.

– Да, мне ее передали! – Сперанский небрежно похлопал рукой по рукописи.

– Ну, и как тебе? – грубый голос Стерлигова заметно дрогнул. Видно было, что судьба рукописи его очень волнует.

– Ну, я ее еще не прочитал, – и Валентин показал на груду рукописей, которые были у него в работе. – И вообще, уважаемый, у нас здесь не Сибирь, у нас принято обращаться «на вы».

Внутри у него все клокотало от возмущения. Он всю свою сознательную жизнь варится в литературном котле и до сих пор не добился внимания публики и товарищей по перу, а этот дикарь приехал откуда-то из лесу и хочет, чтобы все бросили свои дела и кинулись читать его «гениальное творение»!

Стерлигов смутился. Они немного поговорили, причем Сперанский держался с сибиряком довольно высокомерно: как-никак, он – сотрудник крупного издательства, профессионал, а тот – начинающий писатель, автор единственной повестушки… знай свое место!

Стерлигов погрустнел, простился и сказал, что зайдет на следующий день. Напоследок Сперанский, чтобы окончательно унизить сибиряка, с важным видом вручил ему свою недавно отпечатанную визитку, на которой значилось: «Валентин Сперанский, литератор».

Сибиряк сунул визитку в карман и поплелся прочь. Его фигура больше не выражала уверенности в себе и энергии. Возле двери он задержался, повернулся и проговорил:

– Ты… то есть вы мою рукопись не потеряйте, у меня только один экземпляр остался.

– Не волнуйтесь, – холодно заверил его Сперанский. – У нас ничего не пропадает.

И он демонстративно погрузился в рукопись очередного графомана.

Однако, едва только дверь за Стерлиговым закрылась, Валентин почувствовал какое-то странное беспокойство. Сибиряк произвел на него впечатление, от его посещения осталось чувство свежести и энергии. Воровато оглянувшись на коллег, он придвинул к себе рукопись Стерлигова и начал читать.

И с первой страницы понял, что перед ним – шедевр.

Яркий, образный язык, объемно выписанные характеры, крепко сбитый сюжет… были, конечно, некоторые мелкие шероховатости, но устранить их для опытного редактора ничего не стоит.

До конца рабочего дня он успел прочитать только половину рукописи, но оторваться не смог, взял ее домой и читал до глубокой ночи.

А дочитав, впал в депрессию.

Он сам с юности жил литературой, отдавал ей все силы души – и не добился ничего, а этот дикарь, сибирский охотник, впервые взялся за перо – и написал такую блестящую вещь, обреченную на успех у читающей публики!

На работу Валентин вернулся невыспавшийся и измученный. Не давать ходу рукописи сибиряка? Затерять ее среди редакционного самотека? А что, если потом кто-то найдет ее и прочитает? Его поймают на недобросовестности и профессиональной некомпетентности! Дать ей ход? Обаять наивного сибиряка, стать его постоянным редактором и на его плечах въехать в большую литературу? Унизительно, противно, но перспективы есть…

Он то и дело посматривал на часы, ожидая появления Стерлигова, а тот все не шел.

Валентина переполняло возмущение.

Да он, этот дикарь, ничуть не беспокоится о судьбе своей рукописи! Другой на его месте примчался бы с утра…

И тут ему позвонили из милиции.

Рано утром на безлюдной улице неподалеку от Обводного канала нашли труп неизвестного мужчины. Неизвестный был ограблен и убит. Ни денег, ни документов при нем не было, нашли только во внутреннем кармане визитную карточку – Валентин Сперанский, литератор. И телефон издательства.

Валентин приехал в отделение милиции и опознал в неизвестном приезжего из Сибири Николая Стерлигова. Рассказал, что тот накануне приходил в издательство, принес рукопись. Рукопись милицию не интересовала, Валентина поблагодарили за помощь в опознании и отпустили с миром.

А он вернулся на работу в растревоженных чувствах.

Стерлигов сам сказал ему, что экземпляр повести – единственный. Никто, кроме него, Валентина, эту повесть не читал. Ну, видела ее еще секретарь редакции, когда регистрировала рукопись – так она никогда не смотрит, что регистрирует, ставит печать – и все.