Наталья Александрова: Блондин на коротком поводке

Я поспешно взяла Филиппа за локоть, но он сбросил мою руку и, опять странно покосившись на меня, направился к большой застекленной лоджии, опоясывающей несколько комнат, которую в доме Гусаровых называли зимним садом. Я вошла вслед за ним в теплое влажное помещение, полное пряно пахнущих растений и журчания воды, и хотела спросить, чем он так озабочен, но он снова с такой неприязнью взглянул на меня и так отшатнулся за толстый ствол манстеры, что я недоуменно пожала плечами и вернулась в гостиную.

Там нарастал скандал. Виктория Федоровна снова зарыдала, и всхлипывания вдруг перешли в ритмичный одышливый хрип.

— Ну вот! — вскрикнул Леонид Ильич. — Я этого и боялся! Она все-таки устроила себе приступ.

— Вы… все… будете только рады… если я умру!.. — выкрикивала несчастная женщина сквозь хрип и сипение в бронхах. — Я всем мешаю… мешаю всем в собственном доме…

— Не болтай ерунды! — муж озабоченно вертел головой. — Женя! Женя! Где ингалятор? Где Женя? Когда не надо, болтается под ногами, а когда надо, ее вечно нет! Женя!

Скрипнув суставами, поднялся из глубокого кресла Илья Андреевич — высокий, сухой, удивительно спокойный, в два шага подошел к невестке, протянул невесть откуда взявшийся ингалятор. Виктория Федоровна неохотно вдохнула спасительный препарат — ей хотелось еще немножко поумирать, — отдышалась и прикрыла глаза.

Муж поднял ее под локоть и медленно повел в спальню.

Дашка с шумом выпустила сквозь зубы воздух и завертела головой:

— Где Филипп? Он что-то хотел сказать… Пусть говорит и проваливает, не хочу его видеть…

— Он в зимнем саду, — напомнила я.

— Ах да…

Она распахнула стеклянную дверь, впустив в гостиную влажное тепло, и крикнула в лоджию:

— Филипп!

Из зимнего сада никто не отозвался.

— Он что там, в прятки играет, — недовольно поморщилась Дашка, — он не понимает, что мне не до него?

Я вошла в зимний сад и огляделась.

На неровно выщербленной, искусственно состаренной керамической плитке пола, имитирующей полы древнеримских бань, были расставлены кадки и горшки с пальмами, лимонными и апельсиновыми деревьями, экзотическими цветами. Тихо, умиротворяюще журчал небольшой фонтанчик, льющийся из грубого постамента терракотовой статуи.

Филиппа не было видно.

Точнее, его не было видно, пока я не опустила взгляд. Тогда я заметила замшевый ботинок, торчащий из-за кадки с пальмой.

Не веря своим глазам, я обошла пальму и увидела все остальное.

Филипп лежал на боку, неестественно вывернув голову и поджав под себя правую руку. На керамической плитке под его головой темнело большое пятно неправильной формы.

В тот же момент я подумала, что вот теперь-то и случилось самое страшное. И это совсем не смерть Филиппа, хотя сама по себе она ужасна. Просто эта смерть напрямую касается меня. Я даже самой себе не могла объяснить, отчего это так, просто поняла, что отныне наши судьбы с Дашкой неотвратимо связаны, что только теперь, после пятнадцати лет нашей дружбы, я займу в ее жизни самое главное место.

Мы познакомились с Дашкой очень давно — она въехала в меня на санках, когда целая куча-мала копошилась на горке. Вернее, мы находились уже под горой, все валялись на снегу.

Дашка не сумела вовремя свернуть в сторону, и острые полозья едва не пропороли мне щеку. Дашка испугалась больше меня, она вообще была девочка добрая и не любила ссор и критических ситуаций. Тогда все обошлось, полозья только чуть-чуть порвали мне куртку, и, поскольку она была не новая, родители даже не ругались.

С того времени мы с Дашкой подружились. Дом был большой и новый, народу в нем жило несметное количество, мы с Дашкой встречались во дворе, а когда осенью пошли в школу, которую выстроили по соседству, то с радостью обнаружили, что оказались в одном классе — первом «Б».

Мы сели за одну парту, и с этого времени началась наша официальная дружба, то есть все — одноклассники, учителя и родители — поняли, что мы близкие подруги.

Действительно, мы почти не разлучались. Утром поджидали друг друга возле подъезда, в школе сидели рядом, после уроков вместе отправлялись в бассейн или на кружок рисования.

За Дашкой присматривал дед Илья Андреевич — высокий худой старик с густой гривой седых волос и яркими глазами. Он встречал ее после уроков, за что Дашка очень сердилась, потому что считала себя взрослой и требовала самостоятельности. Дед никогда не спорил с ней, только посмеивался. Он отводил Дашку в бассейн, прихватывал и меня — существовала у него с моими родителями такая договоренность. Хотя, если бы договоренности не было, он и так бы не бросил ребенка.