Франк Тилье - Головоломка

– Господи, только не это…

Небо услышало его молитвы: факел вспыхнул с новой – последней – силой. Илан понимал, что времени ему отпущено не больше десяти минут, выдавил стекло ногой, открыл дверцу, плюхнулся на сиденье и захлопнул за собой дверцу. Он дышал тяжело, со всхлипами и напряженно вглядывался в темноту.

Никого. Что, если воображение снова сыграло с ним злую шутку?

Лежавшие на сиденье бумаги разлетелись по полу, пламя факела хищно лизало потолок салона, обитый мокетом. Бардачок был открыт: оружие исчезло. Он наклонился и заметил между сиденьями открытые наручники. Ни крови, ни мертвого тела.

В довершение всех несчастий ключ в зажигании оказался обломанным по самую головку. Илан взвыл от отчаяния, попытался вытащить черенок, но без клещей или пинцета сделать это было невозможно.

Он никогда не заведет чертов «универсал» и не покинет это место. Убийца сделал все, чтобы кошмар не кончался.

Бумаги, разбросанные по машине, были документами из крафтовых конвертов: их прочли, а потом смяли, скомкали или порвали. Фотографии, адреса, достоинства и недостатки кандидатов, способы привлечения к игре. Прежде чем ветер унес очередную порцию бумаг из машины, Илан успел заметить имена Моки и Лепренса. Он выругался, наклонился и… под педалями лежал до боли знакомый рисунок – зашифрованная карта отца. Сдернул зубами перчатку и дрожащей рукой потянулся за листком. Да, это оригинал, сделанный в цвете, тот самый, который украли из дома в Монмирае.

Теперь все ясно. Гадес – вор и чертов лжец. Он хотел разгадать шифр и украл карту, он один из мучителей. «Паранойя» – дымовая завеса, затеянная с одной целью: добраться до секретов Дедиссета-старшего.

Теперь Илан был совершенно уверен, что эти секреты спрятаны у него в голове, но кое-чего он не понимал. Все указывало на то, что убийца с отверткой сбежал, спрятался в здании клиники, убил Моки, а может, и Лепренса. Но где полицейские, которые его конвоировали? Мертвы и закопаны в снегу где-нибудь в горах? Почему Гадес не поднимает тревогу? Вдруг его тоже ликвидировали? В таком случае кто напал на него в кабинете дантиста, накачал наркотиками, копался в воспоминаниях?

Илан бережно сложил карту, сунул ее в карман куртки и почувствовал, что пахнет паленым. Запах был резким, как аромат черного перца. Полоска ткани упала на сиденье, и бумаги загорелись. Илан попытался сбить пламя, но порыв ветра в замкнутом пространстве превратил его в пожар. Илан одним движением переместился на водительское сиденье, потянулся к ручке и… Огромная собака черно-коричневой масти ударила передними лапами в стекло и залаяла, оскалив страшные клыки. Он перекинулся через спинки, откатился назад – туда, где они с Хлоэ сидели три дня назад, – и дико закричал.

Ветер не давал черному дыму вырваться наружу, обугленные кусочки бумаги танцевали и кружились в воздухе. У Илана не было сил реагировать, ни один мускул не подчинялся мозгу, он только переводил взгляд с одного окна на другое.

Собака никуда не делась, она может в любой момент снова выскочить из мрака.

При каждой попытке глотнуть воздуха Илан вдыхал углекислый газ и захлебывался мокротой.

Он понимал, что, если останется в машине, умрет от удушья, а потом сгорит. У него кружилась голова, он мог отключиться в любой момент. Илан дотянулся до ручки, приоткрыл дверь и скатился в снег, успев подумать: «Сейчас она разорвет меня на куски…»

Илан не знал, сколько времени пролежал без движения, потом кто-то встряхнул его и со всей силы ударил по щеке.

– Ты меня слышишь, Дедиссет? Что ты натворил, несчастный кретин?

– Придурок ничего не соображает. Давайте занесем его в дом, пока он не замерз до смерти.

Илан узнал голоса.

Хлоэ и Ябловски.

Илану показалось, что он лежит на палубе попавшего в шторм судна. Руки, ноги и лицо онемели от холода. Он открыл глаза и понял, что его, как тюфяк, просовывают в то самое окно, из которого он полчаса назад выпрыгнул на снег. Филоза тянул его в комнату, освещенную небольшим костерком: на полу догорали обломки дерева и тряпок от факела. Красные от натуги Хлоэ и Ябловски подталкивали его сзади.

– Ты тяжелый, как чугунная печь, Дедиссет, – с укором пропыхтел Ябловски.

Оказавшись внутри, он протянул свой факел Фе, Филоза снял со «спасенного» куртку и перчатки и усадил у стены. Илан постепенно приходил в себя. Он протянул к огню трясущиеся пальцы, утер рукавом «прохудившийся» на морозе нос.