Франк Тилье - Головоломка

– …как раз восемь.

Они стояли у окна, выходящего на зады клиники. Хлоэ с опаской смотрела на горы, уходящие вершинами в свинцово-серое небо. Великаны застили ей горизонт, создавая ощущение замкнутого пространства. Они спустились по лестнице, но свернули не налево, а направо.

– Хочу напоследок показать тебе кое-что еще. Возможно, ты наконец поверишь, что я говорю правду.

Они побежали вдоль стены и оказались у низких, торчащих из-под снега надгробий.

– То самое кладбище, о котором говорил Гадес, – произнесла запыхавшаяся Хлоэ.

– Иди взгляни.

Илан подвел ее к стеле и попросил прочесть надпись.

– Родился в 1972-м, умер в…

Хлоэ шагнула к соседнему камню.

– 1980-й. А там – 1987-й.

В ее голосе прозвучали изумление и страх. Не дав Илану сказать ни слова, Хлоэ начала счищать снег с других памятников.

– В каждой могиле похоронен неизвестный, все умерли в прошлом году. Черт, Илан, что это значит? Клинику закрыли пять лет назад.

– Понятия не имею. Скорее всего, это как-то связано с протоколом «Мемнод»… С женщиной в смирительной рубашке. Я больше чем уверен, что раньше в этой психушке творились ужасные вещи. Вплоть до прошлого года.

Хлоэ поежилась и плотнее запахнулась в куртку.

– Подожди секундочку. Здесь восемь памятников. И… О господи…

Она указала пальцем на одну из дат.

– 1987-й… Это…

– Год твоего рождения.

Илан начал перешагивать через камни, возбужденно комментируя надписи:

– 1980-й. Кажется, в 1980-м родился Моки, я прав? 1982-й. 1987-й. 1979-й – это, возможно, Лепренс. А вот и «моя» могилка!

– Кладбище может быть декорацией, выстроенной для игры, – неуверенно предположила Хлоэ.

– И зачем было огород городить, если Гадес настоятельно рекомендовал нам не выходить из здания?

Сорвавшийся с крыши снег тяжело шлепнулся на землю у их ног. Как ни старался Илан, понять он ничего не мог. Разве можно объяснить необъяснимое?

– Что будем делать теперь? – спросила Хлоэ.

Зрачки Илана сузились, превратившись в две булавочные головки.

– Обезвредим Жигакса, отберем у него ключи, поднимемся на четвертый этаж, освободим пленницу и сбежим из этого ада.

Хлоэ караулила в коридоре, пока Илан взламывал дверь в комнату Жигакса. Они вошли, переборов страх, помня, что это жилище безумного убийцы. Жигакса везли в Отделение для тяжелых больных, потому что суд признал его невменяемым, а невменяемого в тюрьму посадить нельзя, даже если он устроил бойню в шале. Убил, ведомый своим безумием, следовательно, ни в чем не виноват.

Кровать была аккуратно застелена, а комната выглядела так, будто в ней никто никогда не жил. Вешалки в шкафу были выровнены с болезненным педантизмом, оранжевый комбинезон отсутствовал. Илан обыскал карманы, но не нашел ни ключа, ни лебедя, ни карты, ни отвертки – только упаковку кукурузных хлопьев в шоколаде. Он поднял матрас, заглянул под кровать. Ничего.

– Ну что? – спросила Хлоэ.

– Все чисто, он был очень осторожен, но…

В ящике комода обнаружились восемь фигурок лебедей, у одного был отломан клюв. Потрясенный Илан протянул его Хлоэ:

– Он украл его у меня в электрошоковой, когда пытал.

Девушка повертела фигурку в руках, а Илан продолжил обыск и достал из ящика старые фотографии.

– Мы не ошиблись.

На глянцевом снимке Жигакс стоял на сцене театра «Сван-сонг» в окружении нескольких пациентов в костюмах к спектаклю. Выглядел он чуть моложе и изображал солнце в тех же самых декорациях, которые и теперь находились в кулисах. На первом плане виднелись головы зрителей.

– Понятно, почему он плакал, – прокомментировала Хлоэ. – Все дело в нахлынувших воспоминаниях.

На всех фотографиях фигурировал Жигакс-Шардон – в разных ситуациях, с разными людьми, но всегда в стенах клиники.

Последний снимок, судя по всему, был сделан в кабинете арт-терапии. Разглядывая его, Хлоэ встрепенулась:

– Картина – та, за их спинами… Кажется, она висела в доме твоих родителей.

Она постучала пальцем по левой части кадра. На заднем плане, на мольберте, действительно стояла картина – пейзаж с деревом, оголившимся под ветром. Тона красок были темные, почти погребальные. Илан онемел от изумления.

– Ты права. Это она. Висит на стене столовой в Монмирае.

Они обменялись недоуменными взглядами.

– Как картина, написанная душевнобольными в психиатрической клинике, спрятанной от мира в глубине гор, попала в дом твоих родителей?