Элен Гремийон - Гарсоньерка

Прошло несколько дней. Она решила пойти на свидание в тюрьму. Она боялась, что ее к нему не пустят, но никаких препятствий не встретила. Единственное, через что придется пройти, – обязательный обыск. Слишком прекрасно, так не бывает.

Ева Мария снова открывает глаза. Смотрит на четыре ключа. Один из них – самозванец. Витторио глазам своим не поверил, когда увидел связку ключей на другом краю стола. На правильном краю стола в этой чертовой комнате свиданий. Ключи от его квартиры у Евы Марии. Наконец-то забрезжила надежда. «И все потому, что один мальчик испугался поцелуя… – Витторио засмеялся. Слишком возбужденно. – Вы ведь мне поможете, правда, поможете? Я не убивал Лисандру, я никогда не смог бы ее убить. Вы должны мне верить, Ева Мария, мне больше не на кого рассчитывать, сам я ничего сделать не могу, я заперт в этой проклятой камере, полицейские с меня не слезают, теперь они бесповоротно убеждены, что именно я убил Лисандру. Они нашли на месте преступления разбитого фарфорового котенка, совершенно безобидную статуэтку, заметили и коллекцию на полке в библиотеке, но, кроме того, они нашли… и это куда более серьезно! – они нашли на полу бутылку вина и два разбитых бокала. Плохо обернувшиеся посиделки с женой, такое часто бывает, вечер начался хорошо, закончился плохо. Сколько я ни твердил, что бокалы могли проваляться там несколько дней, что это ничего не значит, сколько ни оправдывался, говоря, что у нас никогда особого порядка не было, они отвечают, что я не первый, кто избавляется от жены… их послушать – муж, который убивает жену, самое обычное дело, это сплошь и рядом случается, они в упоении зубоскалят на все лады: в человеческой природе заложено такое неосознанное стремление, хоть раз в жизни оно – и это так и есть! – завладевает всяким… но я позволил эмоциям себя захлестнуть, а ведь кому, как не мне, надо бы уметь их обуздывать, сдерживать, утихомиривать, я позорю свою профессию, им за меня стыдно… Так и слышу, как они вслух перебирают возможные мотивы, пытаются понять, почему я перешел к действию, в их рассуждениях и намека нет на условное наклонение… Я ничего не могу поделать, они мне не верят, они не ищут убийцу Лисандры, они стараются обвинить меня – вот повезло-то, поиметь психоаналитика. Такой случай выпадает слишком редко, чтобы им не воспользоваться, наконец-то о них напишут в газетах, как-никак развлечение… эти полицейские совершенно ненормальные, но стоят на своем, я один против всех, даже мой адвокат с таким недоверием ко мне относится, что не может меня успокоить, не далее как сегодня днем он сказал, что дело скверно попахивает, даже он, похоже, не верит в мою невиновность, дальше ехать некуда, все одно к одному, с самого моего ареста у меня ощущение, что я бьюсь об стенку… вы – моя единственная надежда, и у вас ключи от моей квартиры, этого достаточно, надо найти убийцу Лисандры, полицейские искать не станут, а вы станете, вы ведь поможете мне, правда?»

Ева Мария уже не слышит звуков бандонеона, наверное, Эстебан ушел на свою вечеринку Ева Мария кладет ключи на письменный стол. Смотрит на прямую, но поседевшую сигарету, лежащую в выемке пепельницы, на повисший в воздухе длинный, еще целый, но уже готовый обрушиться столбик пепла. Ева Мария думает о хрупкости всего, что подвержено изменениям. Сколько времени эти частицы еще продержатся, не рассыпавшись? Она старается не задевать письменный стол. Глоток вина. Два глотка. Ева Мария думает. Расследование ведут полнейшие идиоты, ну конечно, можно забыть, что билет в кино купил у мужчины, но они не согласны, произвольность воспоминаний, с их точки зрения, – улика, такая у них стратегия. А в остальном это просто-напросто процесс против одиночества, это означает, что человеку нельзя оставаться наедине с собой, он обязан каждый час, каждую минуту своей жизни проводить в обществе, чтобы обеспечить себе алиби – вдруг его когда-нибудь обвинят понапрасну, как сейчас Витторио. Но ведь это нелепо и невозможно… Дознаватели дальше своего носа и видеть не хотят, ко всему подходят с меркой «наиболее частого случая», у них не реальность питает статистику, а статистика подминает под себя реальность, и это вполне естественно: поскольку профессия не позволяет им искать утешения в людях, они стараются найти утешение в цифрах. «Профессиональная деформация», как называют это некоторые. «Гарантированная судебная ошибка», – думает Ева Мария. Нет, не все мужья убивают своих жен. Ева Мария делает глоток вина. Можно подумать, полицейские используют трагедии подобного рода, чтобы проецировать на них собственные фантазмы, собственное влечение к убийству. Была бы она женой одного из этих полицейских – точно остерегалась бы его… Подозревать Витторио – еще куда ни шло, она согласна, это входит в их обязанности, но заранее осуждать недопустимо. Числа – предмет исследования, а не обобщения. Все равно как если бы она принимала в своем Центре отдельные данные за окончательные значения. Для каждого вулкана, для каждого извержения существуют свои цифры, почему бы не применять тот же подход и к людям? Да просто-напросто потому, что с человеком себя отождествляешь! Следователи, судьи, присяжные, праздные толкователи именно так и поступают: проецируют на обвиняемого то, что у них за душой, и после этого ошибке ничто не препятствует. Нельзя отождествлять себя с другим человеком – мы же не отождествляем себя с вулканом. Ведь ясно, что этот человек любил свою жену. Ева Мария ставит бокал. Сигарета вздрагивает, длинный серый столбик пепла осыпается. Ева Мария вздыхает. Она должна вытащить оттуда Витторио, она будет в одиночку сражаться на этом поле, где нет места цифрам, где имеют значение лишь догадки, потому что наитие у нас идет впереди логики, а она чувствует, что Витторио не мог убить свою жену. Тут как с вулканами – каждый день надо заново собирать информацию, при появлении новых элементов заставлять их говорить, и полагаться на них, и пытаться их истолковать, и ждать от человека, как ждешь от вулкана, что с каждым днем он станет открывать чуть больше. Ева Мария тянется за очками. Открывает маленький блокнотик в твердой черной кожаной обложке. Ищет чистый листок. И торопливо записывает.